Даниил Мордовцев - Державный плотник

- А вот, сунься кто! - вынимал Аркадий плеть из-за пояса и энергично махал ею в воздухе.

Поезд скоро двинулся к дому Трубецких.

При входе в дом молодых ясельничий командовал потешникам:

- В сурьми да бубны, потешные! Да играйте чинно, немятежно, доброгласно!

Под эту музыку молодые сели за стол. Но есть за общим столом они, по обычаю, ничего не ели.

Когда же гостям подали третью перемену - лебедя, то перед молодыми поставили жареную курицу, которую дружка тут же завернул в скатерть и обратился к матери Аркадия и к посаженому отцу:

- Благословите молодых вести опочивать.

- Благослови Бог! - отвечали те.

И молодых повели. Но прежде чем они дошли до дверей, дружка понес впереди завернутую в скатерть курицу, предназначенную для ужина молодым в сеннике, а за ним пошли коровайники и свещники.

Когда молодые приблизились к дверям, то посаженый отец, взяв Ксению за руку, проговорил обрядовые слова Аркадию:

- Сын наш! Божиим повелением и благословлением матери твоей велел тебе Бог сочетатися законным браком и поять в жены отроковицу Ксению. Приемли ее и держи, как человеколюбивый Бог устроил, в законе нашей истинной веры, и святые апостолы и отцы предаша.

У дверей сенника молодых встретила сваха в шубе, вывороченной кверху шерстью, и снова осыпала их льняными и конопляными семенами:

- На ребяток, на девочек... на ребяток, на девочек...

А в сеннике дружка и свещники уже успели поставить венчальные свечи в кад с пшеницею - у самого изголовья брачного ложа.

С лихорадочным трепетом вступили молодые в сенник, где их тотчас же стали раздевать: жениха - дружка, а невесту - сваха.

- Не надо! Не надо! - отбивалась бедная Ксения, закрывая вспыхнувшее личико руками.

- Ах, мать моя! Срам какой! Не дается! Да это по закону, по-божьи... - возилась около нее сваха.

- Не надо! Не надо! Пусти!

- Ах, озорница! А потом сама будешь благодарить...

- Не надо! Пусти! Пусти!

Напрасно! Сваха была не такая женщина, чтоб отступить от закона.

Она сделала свое дело... и - "чулочки сняла".

Дружка и сваха тотчас оставили сенник.

- ...В застенок повели Ксеньюшку, - сострил князь-кесарь, когда молодых повели в сенник.

В доме идет пир горой.

Но на дворе тихо-тихо. Только безмолвные звезды с высокого неба смотрят на сенник, да ясельничий с обнаженным мечом ездит верхом около сенника для предотвращения всякого лиходейства, пока там совершается "доброе".

Когда в доме свадебный пир достиг апогея, к дверям сенника подошел дружка.

- Все ли в добром здоровье? - громко спросил он.

- Все в добром здоровье, - послышался ответ через дверь.

- Слава Богу! - прошептал дружка.

Через минуту он торжественно входил в пиршескую хоромину. Все воззрились на него вопросительно.

- Возвещаю! - торжественно произнес он. - Между молодыми доброе совершилось!

9

В то время, когда на Москве, в доме Трубецких, справлялась веселая свадьба, а в Преображенском приказе, в застенке, кнут и дыба справляли свое страшное дело, в это время "Державный Плотник" делал первые, к несчастью, неудачные попытки царственным топором "прорубить окно в Европу".

Оставив свое тридцатипятитысячное войско у стен Нарвы под начальством герцога фон Круи для возведения укрепленного лагеря и для приготовления осады города, царь Петр Алексеевич, в сопровождении Александра Данилыча Меншикова и неразлучного Павлуши Ягужинского, отправился на не дававшее ему спать Балтийское море "взглянуть хоть одним глазком".

- Ох, глазок у тебя, государь! - сказал Меншиков, следуя верхом около царского стремени.

- А что, Данилыч, - окликнул его царь, - что мой глазок?

- Да такой, что хоть кого сглазит! Вон под Азовом салтана сглазил, а теперь, поди, и Карлу сглазит, - отвечал Меншиков.

- Помоги Бог, - задумчиво сказал Петр, - с ним мне еще не приходилось считаться.

- Тебе ли, батюшка-государь, с мальчишкой счета сводить!.. Розгу покажи, тотчас за штанишки схватится, как бы не попало, - пренебрежительно заметил Меншиков.

- Не говори, Лексаша: вон и Христиан датский, и Август польский почитали его за мальчишку, а как этот мальчишка налетел орлом на Копенгаген, так и пришлось Христиану просить у мальчишки пардону, а мальчишка с него и штаны снял, - говорил Петр, вглядываясь в даль, где уже отливала растопленным свинцом узкая полоса моря.

- Штаны, - улыбнулся Меншиков, - это Голстинию-то?

- Да, Голстинию.

- Да и Александр Македонский был мальчишкой восемнадцати лет, когда при Херонее на голову разбил греков и спас отца, - проговорил как бы про себя молчавший доселе Павлуша Ягужинский.

- Ты прав, Павел! - горячо сказал царь, и глаза его загорелись. - Я плакал от зависти к этому Александру, когда в первый раз чел про дело у Херонеи: отец его Филипп и все македонское воинство уже дали тыл грекам, когда на союзников оных, фифанцев, налетел Александр с конницей, мигом смял их, а там ударил и на победителей отца и все поле уложил их трупами! Таков был оный мальчишка!

- А что потом в Афинах было! - тихо заметил Павлуша. - Я тоже, государь, чел когда-то сие описание и плакал, токмо не от зависти, где мне!.. Афин мне было жаль, государь.

- Точно, Павлуша: афиняне в те поры объяты были ужасом... Афинянки выбегали из домов и рвали на себе волосы, узнав о павших в бою отцах, мужьях, братьях, сыновьях. Старики словно безумные бродили по стенам города... Старец Исократ с отчаяния уморил себя голодом... А вот и море!

Петр с благоговением снял шляпу перед обожаемою им могучею стихией и набожно перекрестился.

Меншиков и Ягужинский, видя, что царь молчит, тоже молчали, не смея нарушить торжественность минуты.

А минута была действительно торжественная. Он продолжал стоять, как зачарованный видением, видением будущего величия России... И видение это как бы реально вставало перед его духовными очами... Ни Ассирии и Вавилонии, ни монархии Кира, ни монархиям Македонской и Римской не сравняться с тою монархиею, которая назревала теперь в великой душе.

А оттуда, справа, чуть-чуть двигались чьи-то корабли под белыми парусами, чьи!.. Конечно, е г о, того, который там, за этим морем, и двигались эти корабли по его же морю и из е г о же реки!

Бледность проступила на щеках великана, и он все молчал.

"Новгородцы сим морем владели... Александр Ярославич ставил свою пяту на берег Невы... А мои деды лентяи все сие проспали".

Теперь краска залила его щеки.

- Так я же добуду, я верну! - вдруг с страстным порывом сказал он.

- Добудешь, государь; тебе ли не добыть чего! - согласился Меншиков, угадав мысль Петра. - Добудешь всего. Вон Азов живой рукой добыл.

При напоминании об Азове взор царя еще больше загорелся.

- Точно, Азов с Божьей помощью добыли... А не мало в оной виктории нам помогли черкасские люди - хохлы... Жаль, что не вызвал их регимента два-три под Нарву, - говорил царь, что-то ища в боковом кармане своего кафтана.