Ю. Бахрушин - Воспоминания

Вместе с тем длительный перегон в достаточной мере утряс нас, а ранний завтрак Криштофовича и зелье, выпитое у майора, еще более обострили аппетит. Хотелось и есть и пить. Решили остановиться в ближайшей деревне, чтобы там распаковать наши домашние продукты и выпить чаю или молока.

В первой встретившейся нам деревне мы долго выбирали избу, почище на вид и попросторнее и наконец остановились у франтоватого крылечка с точеными балясинами. Хозяева — мужичок средних лет и его жена — встретили нас радушно и немедленно начали хлопотать с самоваром и крынками. Но внешний вид избы оказался обманчивым. Внутри было в достаточной мере загажено и закончено. По полу деловито шныряли тараканы, и в воздухе носились рои мух. Трудно было себе представить большую бедность и темноту. Вместе с тем, как выяснилось из немногословного разговора, хозяин избы был один из наиболее состоятельных крестьян в деревне — он владел лошадью и коровой. Поражала необычайная несловоохотливость хозяев. Хозяйка вообще вела себя как немая — только раза два-три она что-то негромко сказала мужу, а из хозяина каждое слово приходилось вытягивать клещами.

— В Смоленске-то был когда?

— Ни, не тороплялось.

— А в Поречье?

— То ж, не тороплялось.

— Что же у вас здесь все так живут?

— Ни, которые бедные, плоше живут.

Этим, пожалуй, весь разговор и исчерпался.

Основательно подкрепившись на крылечке (спасаися от мух, мы просили вынести наш столик на воздух), мы двинулись в последний наш перегон. Данный хозяевам на прощанье серебряный рубль привел их в полное недоумение от щедрости гостей — они упорно настаивали, что это много и не по-Божески, но все же в конце концов примирились с этой мыслью.

Солнце уже было почти на горизонте, когда мы наконец въехали в город Поречье и достигли первого этапа нашей поездки. Собственно говоря, название «город» было довольно относительное. Поречье напоминало скорее большое зажиточное подмосковное село, нежели город. Несколько церквей и бесчисленное количество одноэтажных деревянных домов вперемежку, в некоторых местах просто с просторными крестьянскими избами, немощеные, заросшие травой улицы без тротуаров, куры, свиньи и козы, гулявшие по «стогнам града», и убого одетые жители — все это не имело ничего общего с городским видом.

Мы остановились на каком-то постоялом дворе и, наскоро устроившись, не напившись даже чаю, пошли по делам, так как Владимир Васильевич хотел наладить все необходимое, не откладывая на завтра. Выйдя на главную улицу, он посмотрел по сторонам и, увидя вдали вывеску с нарисованными на ней огромными часами, уверенно зашагал к ней. На вывеске значилось: «Чиню часы. Н. Михайлов». Владимир Васильевич закачал головой, проговорил «не годится» и направился дальше. Следующая однородная вывеска возвещала, что «С. Самохвалов» срочно исправляет часы всех фирм. Это объявление также не удовлетворило моего спутника. Наконец он узрел то, что искал. На большой голубой доске было начерчено: «Ремонт часов с полной гарантией. Московский мастер фирмы Буре Иосиф Розенфельд».

— Вот это дело! — проговорил Владимир Васильевич и с удовлетворением распахнул дверь магазина.

Нас с радушным поклоном встретил молодой, юркий еврейчик и осведомился, что угодно господам.

— Вот что угодно, — заявил мой спутник, — ремонтировать часы нам не нужно — и так хорошо идут, а приехали мы сюда покупать старинные вещи. Всякие старинные вещи покупаем — чашки, фарфоровые вещи, стекло, бронзу, вышивки, ну, словом, всякую всячину, которой лет сто и больше. Мы здесь никого не знаем, а вы знаете. Так вот, ищите такие вещи и несите нам или хотя адреса нам говорите, кто что продает, и со всякой нашей покупки десять процентов вам. Понятно?

Еврей сразу заулыбался и ответил:

— Как же это не понять? Это может понять каждый ребенок. А где остановились господа?

Мы сообщили свой адрес и сказали, что на другой день никуда выходить не будем, а станем дожидаться его.

— Да вот что, — добавил на прощанье Владимир Васильевич, — секрета из этого не делайте: всем вашим знакомым часовщикам скажите — пусть все на этом «гешефте» поднаживутся, — надо евреям подзаработать дать!..

Мы еще пили утренний чай после ночи, проведенной в уютном обществе домовитых клопов, на которых, кстати, мы не обратили должного внимания после тряски и тревог дороги, когда в нашу комнату постучался обязательный Осип Розенфельд. Пришел он в сопровождении еще какого-то своего соотечественника, который «имел нам что-то сказать».

С этого момента началась наша беспокойная пореченская жизнь. Мы, как попы в престольный праздник, ходили из дома в дом, водимые нашими маклерами, число которых все увеличивалось и увеличивалось. На четвертый день нашего пребывания в городе мы подсчитали итоги, — жатва была более чем скромная. Ничего стоящего, кроме некоторого количества ценных карманных часов фирмы Нортон, нами приобретено не было. Надо было двигаться дальше. Решили возвращаться в Ярцево другой дорогой, через Духовщину, хотя Нил и предупредил нас, что на этом пути усадеб нет, но зато можно было покрыть путь в один день.

Поздно вечером, накануне нашего отъезда, к нам постучалась старушка. Перекрестившись на иконы и отвесив нам поясной поклон, она робко поинтересовалась:

— Слышала я, что вы всякие древности покупаете. Вот, может, у меня купите?

С этими словами она вынула из платка небольшую икону и передала ее Владимиру Васильевичу.

— Это еще от прадедов, а я человек старый, одинокий — помру, все равно прахом пойдет, уж лучше вам, может, к делу придется.

Владимир Васильевич взял в руки потемневшую от времени маленькую дощечку и стал ее рассматривать. Поставленный в тупик невиданным зрелищем, он передал ее мне. Икона была резная. В три яруса на ней были вырезаны изображения каких-то святых, одежды которых были расцвечены окаменевшей от лет эмалевой краской. По борту иконы тянулась узенькая серебристая полоска.

— Ну, что ты скажешь? — спросил он меня. Я ничего сказать не смог.

— Кто же это так икону-то испортил — раскрасил ее всю? — спросил Владимир Васильевич.

— Это завсегда так было, — горячо стала уверять старушка, — еще от дедов и прадедов, я обманывать не стану!

Повертев еще некоторое время дощечку в руках и неуверенно покачав головой, Владимир Васильевич неохотно предложил за святину три рубля. Старушка немедленно радостно согласилась.

— Вот, купили кота в мешке, — ворчал Владимир

Васильевич, убирая покупку в чемодан, — выкинули на ветер трешницу… Правда, вот эта серебряная полоска меня смущает — так иконы украшались только в XVII веке… Ну, да ладно — в Москве разберем!