Ю. Бахрушин - Воспоминания

Сам Глинка недавно окончил Московскую сельскохозяйственную академию, женился и теперь безвыездно жил в своем маленьком имении, проводя в жизнь идеалы, впитанные им в стенах академии. Одевался он a la moujik вышитая белорусская рубаха и брюки из домотканой шерсти, сапоги.

— Собственно говоря, какой я помещик, — повествовал он, — у меня и земли-то почти нет — несколько. десятков десятин. Да я и рад — крупное землевладение преступно. Мы с женой сами обрабатываем свою землю, а если иногда и принуждены искать помощи, то находим ее среди беднейших крестьян нашей деревни, расплачиваясь с ними не деньгами, а сельскохозяйственными продуктами. Отношения у нас с деревенскими хорошие, товарищеские…

В небольшом стареньком домике были обильно разбросаны предметы старины. Мебель красного дерева, карельской березы, старинные картины, уцелевший фарфор. Все эти вещи употреблялись в быту, и не могло быть и речи об их продаже, так что мы даже не заводили об этом разговора.

— Мы, Глинки, всегда были мелкопоместными, — признавался хозяин, — мой дед, или, вернее, двоюродный брат деда, Михаил Иванович, тоже был помещиком небогатым, тут среди этой мебели есть кой-какие и его вещи, дареные…

Напившись чаю, мы стали прощаться. Так как, заезжая к Глинке, мы сделали крюк, пришлось разъяснить вознице маршрут. Среди названия сел и деревень часто мелькали слова «святое дерево». На мой вопрос, что это такое, Глинка просто ответил:

— А дерево такое в лесу. Вы мимо поедете и его увидите: оно здесь почитается крестьянами — они его украшают.

Я с естественным интересом и с нетерпением ожидал обещанного леса. Наконец мы въехали в небольшую рощу, и я стал внимательно присматриваться ко всем деревьям, чтобы узнать среди них «святое». Все деревья были разнообразны и вместе с тем одинаковы. Когда я уже готов был потерять всякую надежду, мы за поворотом дороги сразу наехали на местную святыню. Это был, видимо, очень древний дуб, сильно пострадавший в свое время от каких-то стихийных бедствий. Его могучий ствол аршина на два от земли причудливо извивался, почти под прямым углом, образуя нечто вроде огромного стола, а затем снова устремлялся ввысь. Нижние ветки дерева были все увешаны ленточками, бусами, вышивками, иконками, а на том месте ствола, которое образовало подобие стола, лежали кусочки черного и белого хлеба, кучки ржаных и пшеничных зерен, букеты цветов. Вся земля вокруг дерева была гладко вытоптана человеческими ногами. От этого зрелища на меня нахнуло чем-то доисторическим, седой языческой стариной, и стало как-то жутко. От этого впечатления я не смог освободиться даже по приезде вечером в Смоленск.

Из Смоленска мы поехали в Витебск, затем в Полоцк, потом в Невель. Эти города имели нечто общее между собою со своими церквами, похожими на костелы, и костелами, похожими на православные церкви, с маленькими деревянными особнячками, немощеными боковыми улицами, бедностью и грязью. Помню, в Невель мы приехали поздно вечером в пятницу, на другой день, когда мы вышли на улицу, я был поражен видом степенных, старых евреев, шедших из синагоги. В длиннополых черных сюртуках, с твылыми и цициса-ми на головах, из-под которых развивались холеные локоны пейс, они были великолепны в мудром опыте многовековой культуры, бережно хранимой до наших дней.

Естественно, что этот первый день, проведенный в Невеле, оказался для нас бросовым, так как 90 процентов торговых заведений города были закрыты по случаю субботнего дня и ни один уважающий себя часовщик не стал нарушать праздника разговорами о «гешефтах».

В воскресенье, когда наша деятельность возобновилась, я принужден был малость разочароваться относительно «бережно хранимой многовековой культуры», когда среди предлагаемых нам на покупку раритетов замелькали старинные художественно ценные предметы еврейского религиозного культа, часть которых мы и приобрели.

После Невеля мы продолжали наш путь на север и добрались до города Торонца.

Здесь все было иное, все дышало исконным древнерусским благочестием. Посреди города, там, куда стекались радиусом все главные улицы и где естественно было ожидать обширную базарную площадь с собором и гостиным двором, к удивлению ириезжего, в спокойном величии красовалась зеркальная гладь обширного озера. В этих зеркальных водах отражались причудливые контуры бесконечных древних церквей, зеленых, красных, синих, украшенных пестрыми обливными изразцами. Промеж них мелькали фундаментальные, приземистые старинные купеческие дома с бочкообразными колоннами и без оных. По улицам народ ходил степенный, неторопливый, знакомые молча и величественно приветствовали друг друга полными достоинства поклонами. Даже на базаре, на берегу озера, куда я забрел, не было обычного шума и гама — продавцы и покупатели торговались, спорили, но ни на одну минуту не. теряли своего благообразного величия. Так как в этом городе все часовщики носили русскую фамилию, то Владимир Васильевич попросил коридорного на постоялом дворе, где мы остановились, раздобыть ему женщину, которая занималась бы брачными делами, то есть, иными словами, сваху. Пришедшая в наш номер через несколько часов почтенная дама мало чем напоминала персонажей комедийных героинь Гоголя и Островского. Teinpora mutantur 6*- она скорее походила на начальницу захудалой провинциальной женской гимназии. Сухая, строгая на вид, с пенсне на це-почечке, прикрепленным к темной шелковой блузке, она молча выслушала наше дело и, немного подумав, проговорила:

— Это, конечно, дело не вполне мне знакомое, но cava sans dire 7*- не боги горшки обжигают — попробую быть вам полезной!

Деловито условившись относительно своего вознаграждения, строгая дама удалилась, чтобы снова появиться в нашем номере через несколько часов. Она вполне оправдала возложенные на нее надежды. Переходя из дома в дом, мы собирали обильный урожай.

Среди всевозможной старины, предлагаемой нам, неизменно встречались местные венские кички 8*островерхие разукрашенные спереди гроздьями причудливых шишек из туго накрученных веревок. С тыловой части головной убор был закончен богатой пестрой парчой. Столь странное несоответствие фасада с задней частью вызывало недоумение. Спрошенная об этом словоохотливая старушка — владелица кички — объяснила причину подобного явления.

— А как же?! — воскликнула она, — кика разве такая была, в красоте-то? Ведь это основа только — убранства-то на ней нет, которое полагалось. Ведь она поверх веревок-то должна по форме-то жемчугом расшиваться. Ведь наш город торговый, богатый, жемчужный город. Сколько лет на всю Россию торонецкий жемчуг поставлялся — его здесь в нашем озере и вылавливали. Он и в Псков и в Новгород шел. А промеж нас, торопчан, и расплата-то вся шла жемчугом; я еще это помню. Вот, постойте!