Валентина Мухина-Петринская - Смотрящие вперед

- Охотку не сбило еще? - поинтересовалась Мирра.

- Нет,- коротко отрезала сестра.

- Главное в другом...- медленно произнес Иван Владимирович, словно отвечая на какую-то свою мысль.

На нем были ватные брюки, поношенная телогрейка, кирзовые сапоги, и все же он походил на профессора, даже когда молчал. Удивительно интеллигентным было его лицо - тонкое, умное, спокойное. Серебристые волосы, гладко зачесанные назад, очень гармонировали с молодыми черными глазами. Очки он надевал только тогда, когда брался за книгу. Несмотря на свои годы, он очень молодо выглядел и еще мог нравиться женщинам.

- Что вы считаете главным?- сдержанно поинтересовалась Мирра.

И мы все с любопытством уставились на Турышева.

- Некоторые забывают, что как бы высоко ни подняли мы свою технику и науку,- словно нехотя продолжал Иван Владимирович,- все же коммунизм не построить до тех пор, пока будут существовать следующие пороки: животный эгоизм, властолюбие, трусость, беспечное равнодушие к тому, что происходит вокруг тебя, беспринципность, невежество. Коммунизм и эти пороки взаимно исключают друг друга. Поэтому теперь, когда уже заложен прочный экономический и технический фундамент общества будущего, все же главное внимание должно отдать развитию эмоциональной стороны человека. Совершенно очевидно, что интеллектуальная сторона у нас ушла далеко вперед, а эмоциональная отстала. Я говорю понятно, Яша? - вдруг обратился он почему-то ко мне.- Нам нужны высокие достижения науки и техники, но еще более необходимо высочайшее развитие человечности, тонких и благородных чувств. Поэтому самыми ответственными профессиями эры преддверия коммунизма является профессия писателей, работников искусств, педагогов, партийных работников всех, кто имеет дело с человеческими душами. Ты, Яша, согласен со мной? настойчиво потребовал он ответа.

- Согласен. Я часто об этом думаю,- ответил я и, кажется, покраснел.

- Очень рад, что ты думаешь об этом. Разговор перешел на последние научные новости. Мне очень хотелось спать, просто глаза слипались, но было так приятно сидеть у огня в хорошей компании, что я, как мог, отгонял сон. Я думал, что мне очень повезло: я попал в экспедицию, познакомился с такими выдающимися людьми, как Турышев, Мальшет, Васса Кузьминична. Ведь я (очень просто) мог их никогда не встретить. Не знаю, думал ли так Фома. Он с интересом прислушивался к разговорам, но сам молчал. Он вообще был очень молчалив. А потом Мирра заговорила о последней пьесе Пристли, и мне вдруг стало смешно. Разговор об англичанине Пристли как-то не вязался с тесным кубриком, слабо освещенным десятилинейной лампой, меркнущим пламенем жарника - плоского ящика с песком, посреди которого сложено из кирпичей подобие печки, завыванием ветра в вантах.

Скованное двумя якорями судно время от времени начинало вдруг ползти куда-то в сторону и вниз, а потом, словно нехотя, возвращалось назад. А когда разговор стихал, было слышно, как билась о дощатую стену "Альбатроса" тяжелая осенняя вода.

- Я устала, пойду спать,- сказала сестра.

За ней поднялись женщины.

- Сегодня очень холодно... Лучше одетыми спите,- посоветовал, как приказал, Мальшет.

Женщины ушли к себе; стал, кряхтя, укладываться Иван Владимирович, а Мальшет и Фома поднялись на палубу. Постелив постель, я вышел вслед за ними.

При свете народившегося месяца Фома и Мальшет убирали паруса. Я кинулся помогать. Еще похолодало. Ледяной норд-вест проносился над Каспием.

- Иди и спокойно спи,- приказал Мальшет.- Когда будет нужно, я тебя разбужу.

- Вы... не будете спать?

- Немного сосну... иди.

Я лег и уснул мгновенно. Тревогу Филиппа я почувствовал, но не нашел повода к беспокойству.

Проснулся я от страшного холода - просто зуб на зуб не попадал,немного сконфуженный тем, что проспал вахту. Обычно меня будили. Не успел одеться, как Мальшет позвал всех на палубу.

Я выскочил из люка и вскрикнул от удивления. До самого горизонта поверхность моря покрылась тонким, как стекло, льдом. Вода быстро уходила из-под "Альбатроса". Сквозь молодой прозрачный лед уже просвечивало дно чистый крупный песок и полосатые раковины, с поразительной правильностью расположившиеся по дну. Солнце еще не взошло.

- А сети! - испуганно заорал я.

- Вот они...- хладнокровно кивнул Фома.

Сети уже сушились, как белье на веревке, на вешалах, тщательно выполощенные и выжатые. Это, пока я спал, как барин, они с Мальшетом привезли сети. От стыда я просто не знал, куда деваться. Матрос называется! Начальник экспедиции работал за меня, не стал будить. Разоспался, как маленький. Один срам...

- Что же будем делать? - послышался испуганный голос Вассы Кузьминичны. Удивленными глазами она смотрела на замерзшее море. Лицо ее было немного помято после тревожного сна. Она куталась в пальто и платок.

- Сейчас измерю глубину.- И я по привычке, как и каждое утро, схватился за шест.

Так начался рабочий день. Станцию провели, как всегда. Чтобы измерить глубину, пришлось сначала разбить лед. Это было не трудно, так он был тонок и хрупок. Семичасовое метеорологическое наблюдение показало температуру минус восемь градусов. Толщина ледяного покрова шесть сантиметров.

Когда все занялись своим делом, я забрался па мачту осматривать море.

Тишина, мороз, ледяное море, ясное небо - золотое и розовое там, где пыталось взойти солнце. В полукилометре синела огромная разводина. Руки онемели от холода, и я быстро соскользнул вниз. "Альбатрос" весь обледенел и потому казался белым и призрачным.

- Картина из жизни Заполярья "Затерты льдом",- рассмеялась Лиза, выглядывая из кухни. Она разрумянилась от огня. На ней был джемпер из верблюжьей шерсти и передник, на косах платочек.- Завтрак на столе. Вы еще не готовы?

Никто ей не ответил, у всех было дурное настроение.

После завтрака было небольшое совещание. Единодушно решили продолжать экспедицию, пока это будет возможно.

Впереди виднелась большая разводина. Мальшет спросил у Фомы, можно ли к ней пройти.

- Попробуем провести,- добродушно ответил Фома.

Спустили бударку и принялись за работу: ломом, пешнями, шестом пробивали лед. Работали Фома, Мальшет и я. Ивану Владимировичу не разрешили, у него одышка была. Лед разбивался с чистым, хрустальным звоном и сразу покрывался прозрачной водой. Это была адова работа! Мы скоро так вспотели, что рубашки прилипли к спинам. Осколки льда летели во все стороны, вода булькала и пенилась, иногда лом с размаху впивался в песок. Мы находились посреди Северного Каспия, а вода была по колено воробью.

Так, метр за метром, мы продвигались вперед. Когда канал был пробит, вернулись на "Альбатрос" и свободно провели судно в разводину. Вода в ней была черная, глубокая. Сразу, без отдыха, стали брать станцию. Брызги воды застывали на одежде рыбьей чешуей. Работая, кое-кто посматривал на небо ждали Глеба. Он запаздывал.