Валентина Мухина-Петринская - Смотрящие вперед

Мы уже пообедали, когда раздался долгожданный рокот самолета. Все семеро вышли на палубу и смотрели на приближающийся гидросамолет. Он сделал над нами несколько широких кругов и опустился на разводину. Но оказалось, что прилетел не Глеб, а Андрей Георгиевич Охотин с бортмехаником. Закрепив самолет якорями, они оба легко перебрались на палубу "Альбатроса". Мы все так им обрадовались, что просто не знали, чем их угостить и куда посадить. Но Андрей Георгиевич посматривал несколько смущенно, словно ему предстояла неприятная обязанность. Так оно и было. Он передал Мирре два письма и телеграмму и что-то пробормотал насчет того, что не надо расстраиваться...

Мирра холодно взяла письма и ушла читать в каюту. Охотин, присев на люк, стал вполголоса рассказывать о том, что рыбацкий флот оказался за эту ночь во льдах. Командование поставило перед летчиками задачу разведать ледовую обстановку и направить самоходный флот к пострадавшим рыбницам.

- Что случилось с Глебом?- спросил Мальшет. Охотин переглянулся с бортмехаником.

- Глеб жив и здоров,- сказал он,- просил меня захватить его сестру. У них отец тяжело заболел - рак горла. Вызывают ее. Мирра Павловна почему-то не доверяет Глебу... Совершенно напрасно. Летчик-то он хороший.

- Летчик хороший, а товарищ плохой! - брякнул бортмеханик, синеглазый Костя, и покраснел.

- У нас его не любят...- неодобрительно сказал Андрей Георгиевич, и было непонятно, к кому относится его неодобрение - к Глебу или к тем, кто недолюбливал его.

На палубу вышла Мирра. Она выглядела еще бледнее обычного, но глаза у нее были совершенно сухи. "Умеет ли она плакать?" - мельком подумал я.

Мирра с нескрываемой враждебностью посмотрела на нас и позвала Мальшета.

~ Надо ехать...-донеслось до нас.- Врач просмотрел болезнь, а теперь... рак уже неоперабельный. Я не делюсь своим горем... здесь будут только радоваться. О, как я ненавижу! Помоги собраться.

Мальшет торопливо сложил ее вещи - она все это время сидела на койке, сжав зубы. Васса Кузьминична хотела помочь, но Мирра отказалась наотрез. Уезжая, она сухо простилась с членами экспедиции общим кивком - худая, высокомерная, с лихорадочно горящими глазами.

Охотин крепко пожал каждому руку. Лиза просила его передать привет жене. Костя сдал мне продукты и газеты и, садясь в кабину, помахал нам рукой. Скоро, взмыв вверх, самолет затерялся в белесоватом небе - солнце так и не взошло.

Обед был готов, но Лиза не позвала нас, стала с Иваном Владимировичем делать метеорологические наблюдения. Только когда Мальшет спросил, будем ли мы сегодня обедать, она подала на стол в кубрике.

Начались очень трудные дни. Плыли вдоль кромки льда, по разводьям, среди кружащегося "сала" и битого льда. Утро теперь начиналось не с измерения глубин, а с того, что мы окалывали лед вокруг судна, пробивали во льду дорогу к чистой воде. Вот когда пригодилась медная обшивка "Альбатроса"! Лед был острый, как бритва. По распоряжению Мальшета женщины перешли к нам в кубрик, а в их каюте сделали лабораторию. Там хранились ящики с химическими реактивами и собранные образцы воды, бентоса и планктона, а для поддержания нужной температуры днем и ночью горела керосинка.

Вдруг пошел мокрый снег и не переставал недели две подряд, залепляя глаза. Палуба обледенела, стала как каток. С вантов свисали сосульки. Потом давление стало подниматься и как будто установилась ясная погода. Только было очень холодно, почти у всех пораспухли пальцы рук. В небе постоянно гудели самолеты, иногда пашу трассу пересекали караваны реюшек, пробирающихся сквозь лед домой. Ночью шарили по морю огненные щупальца ледоколы искали мощными прожекторами в ледовых полях затерявшиеся рыбницы. Торопились. Под Гурьевым лед уже совсем окреп, по нему ходили и машины - то была "стоячая утора", как называется у нас на Каспии неподвижный береговой лед.

Однажды Мальшет задержал всех после завтрака в кубрике для небольшого совещания. После отъезда Мирры он отпустил себе небольшую бороду, она очень к нему шла. С русой бородой, в меховой куртке, он походил на полярного исследователя.

- Наша экспедиция подходит к концу,- сообщил он и улыбнулся мне с Лизой - мы сидели рядом на одной скамейке,- поработали мы хорошо! Можно сказать без ложной скромности, что обработка исследований поможет решить ряд спорных и важных физико-химических и биологических вопросов в жизни Каспия. И расследовали трассу будущей дамбы... Я все же верю, что дамба здесь когда-нибудь пройдет!--Мальшет взлохматил волосы и нерешительно посмотрел на Турышева.

- Несомненно! - подтвердил Иван Владимирович, и Мальшет сразу повеселел. Он достал из своего рюкзака потрепанную карту Каспия и быстро расстелил ее на столе.

- Через пару дней мы уже могли бы и сворачивать экспедицию, но...Филипп обвел всех серьезным взглядом,- видите, какое дело... На карте Каспия есть белое пятно; не обозначены промеры. Смотрите, совсем небольшой район, километров около ста, не больше... Не так уж далеко от нас. Не посылать же туда специальную экспедицию. Если мы спустимся немного... вот сюда,- он обвел карандашом кусочек карты,- и пройдемся там с эхолотом, нанесем на карту точную картину глубин? Что вы скажете, товарищи?

Рассмотрев карту и немного о чем-то поспорив, Турышев и Васса Кузьминична согласились с Мальшетом, что надо "прихватить и этот район". Ну, а мы и подавно были согласны - Лиза, как услышала, что белое пятно, так и загорелась вся. Фома готов был всю зиму водить "Альбатрос", лишь бы рядом с ним была Лиза.

Помучившись еще с недельку во льдах и проведя все станции, мы сами стали понемногу уходить от ледяной кромки, приближаясь к средней незамерзающей части моря. Однажды трубка Экмана не смогла врезаться в песчаное жесткое дно - стремительное течение относило ее в сторону. Сетка Нансена принесла редкий зимний планктон. Глубина моря увеличивалась с каждой станцией. Химический анализ, проделанный Иваном Владимировичем, показал увеличение солености и насыщенность воды кислородом.

А потом настало утро, когда мы вышли на палубу и не увидели ни единой льдинки, словно перенеслись на два месяца назад. Впрочем, к полудню уже опять показался лед. На одной льдине сидел огромный нахохлившийся орел и безразлично, не выказывая ни малейшего страха, смотрел на наше судно. Видимо, орел отдыхал, а может, прихворнул. Мы долго на него смотрели, пока льдину не унесло течением в сторону.

- Гордый! - задумчиво проговорил Фома и прибавил, помолчав: - Один...

А Мальшет вдруг схватился за карту, всю испещренную стрелками, и долго ее рассматривал, плотно сжав губы.

- Течение стало обратным,- заметил он.- Но почему? Ветер по-прежнему держится северный...