Алан Мурхед - Борьба за Дарданеллы

Главный спонсор немцев Энвер играл во всем этом большую роль. В качестве военного министра он каким-то образом ухитрялся представить дело так, что он лично играет важную роль в успешном сопротивлении на полуострове, так же как он внес вклад в разгром флота 18 марта. Вангенхайм, Талаат или кто-либо другой мало что могли сделать, чтобы исправить это впечатление. Этот молодой человек раздувался перед ними как шар. Как бы ни было это невероятно, но воистину этот мальчишка, которого родила пятнадцатилетняя крестьянская девушка на берегу Черного моря лишь тридцать пять лет назад, стал фактически диктатором Турции. С видимой легкостью он приобрел все атрибуты диктаторской власти — неожиданные вспышки гнева и бешенства, личных телохранителей, мундир (меч, эполеты и черная феска из бараньей шкуры) и круг услужливых генералов. Даже немцы в Турции стали его побаиваться, особенно когда он через их головы напрямую общался с кайзером.

Примерно в то время произошел отвратительный случай, который ясно показывает, насколько далеко зашел Энвер и насколько высоко он намеревался взлететь. В начале мая он послал за Моргентау и с гневом объявил ему, что британцы бомбардируют беззащитные деревни и города на Галлиполийском полуострове. Сожжены госпитали и морги, заявил он, и убиты женщины и дети. Сейчас он намеревался осуществить ответные меры: 3000 британцев и французов, еще живущих в Турции, будут арестованы и отправлены в концентрационные лагеря на острове. Энвер желал, чтобы посол через Государственный департамент в Вашингтоне информировал британское и французское правительства, что впредь они будут убивать на Галлиполи своих собственных людей вместе с турками.

Для Моргентау было бесполезно протестовать, что в таких городах, как Галлиполи, Чанак и Майдос, находились военные штабы и что союзники имели полное право их бомбардировать. Самое лучшее, что он мог сделать, — это добиться исключения из этого приказа женщин и детей. Несколько дней спустя, когда начались аресты, толпа французских и британских граждан в истерике нахлынула на американское посольство. В большинстве своем они были ливанцами, родившимися в Турции от британских или французских родителей, которые в жизни не видели ни Англии, ни Франции. Они собирались сотнями вокруг посла, когда бы он ни появлялся, жестикулируя и плача, хватаясь за его руки, умоляя его спасти их. После нескольких таких дней Моргентау позвонил по телефону Энверу и потребовал новой встречи. Энвер мягко ответил, что занят на заседании совета в министерстве, но будет счастлив видеть посла завтра после обеда. Но заложников должны были отправить на полуостров утром, и, только когда Моргентау пригрозил, что силой прорвется в зал заседаний совета, Энвер согласился принять его сразу же в Великолепной Порте.

По той или иной причине — может, потому, что только что был болгарский посол с протестом против арестов, — Энвер был исключительно вежлив с Моргентау. Через какое-то время он согласился, что, возможно, допустил ошибку в этом вопросе, но уже поздно что-либо предпринимать: он никогда не отменяет своих приказов. Если он это сделает, то потеряет свое влияние в армии. И еще добавил: «Если бы вы могли мне подсказать иной путь для выполнения этого распоряжения, я был бы рад вас выслушать».

«Хорошо, — сказал Моргентау, — мне кажется, я смогу. Думаю, вы смогли бы добиться выполнения ваших приказов, не высылая всех французских и английских резидентов. Если бы вы отправили только несколько человек, вы бы ничего не потеряли. И вы сможете поддерживать дисциплину в армии, а эти немногие будут таким же сдерживающим средством для союзников, как если бы вы послали всех».

Моргентау показалось, что Энвер почти охотно ухватился за это предложение.

«Скольких вы мне позволите послать?» — спросил он.

«Я предложил бы, чтобы вы взяли двадцать англичан и двадцать французов — всего сорок».

«Нет, пусть будет пятьдесят».

«Хорошо, не будем торговаться из-за десяти», — ответил Моргентау.

Пока совершалась сделка, Энвер согласился, что взяты будут лишь молодые люди. Послали за начальником полиции Бедри, которому совсем не понравились договоренности.

«Нет-нет, так не пойдет, — заявил он. — Мне не нужна молодежь, мне нужны достойные люди».

Вопрос все еще не был улажен, когда Бедри и Моргентау подъехали к американскому посольству, где надлежало произвести отбор. С трудом они прошли через бушующую толпу к канцелярии Моргентау.

«Мне нужно несколько видных людей», — продолжал настаивать Бедри.

Моргентау знал, что некий священник англиканской церкви по имени Уиграм настаивал на том, чтобы быть в числе заложников. «Я вам дам одного», — сказал он.

«Единственный видный человек, которого мы даем, — доктор Уиграм».

В конце концов Бедри из великодушия согласился забрать одного священника и сорок девять молодых человек, но доставил себе удовольствие сообщить им, что британцы регулярно бомбят город Галлиполи, куда их и посылают. На следующее утро посреди душераздирающих сцен в сопровождении американского советника посольства Хофмана Филипа с запасом американского продовольствия группа отправилась в путь.

Моргентау сразу же начал действия в пользу их возвращения, и его задачу не облегчило прибытие послания от сэра Эдварда Грея, министра иностранных дел Британии, в котором заявлялось, что Энвер и его коллеги-министры будут нести персональную ответственность за любой ущерб, причиненный заложникам.

«9 мая я представил это послание Энверу, — пишет Моргентау. — Мне доводилось видеть Энвера во многих вариантах настроения, но необузданное бешенство, которое вызвало предостережение сэра Эдварда, явилось чем-то новым. Пока я читал телеграмму, его лицо стало мертвенно-бледным, и он полностью потерял контроль над собой. Европейский лоск, который Энвер столь усердно накапливал, вдруг упал, словно маска. Теперь я видел, кто он есть на самом деле, — дикий, кровожадный турок. „Они не вернутся назад! — закричал он. — Я заставлю их оставаться там, пока они не сгниют. Хотел бы я посмотреть на англичан, которые хотят меня тронуть! — И добавил: — Никогда не угрожайте мне впредь!“ В конце, однако, он успокоился и согласился на возвращение заложников назад в Константинополь».

В течение одного-двух дней эта беседа была предметом разговоров в Константинополе, но скоро эту тему поглотил новый прилив слухов, сплетен в этой долгой скуке ожидания чего-то определенного. В это время Константинополь жил в странном состоянии самотека: он воевал и в то же время не воевал. Ничего не было слышно и ничего не было видно, и все равно он был готов всего бояться. Прошла третья неделя мая, и все равно очень немногие имели представление о том, что происходит в Дарданеллах, помимо скучного факта, что союзники и не продвигаются вперед, и не отброшены. В газетах ничего не сообщалось о катастрофической атаке на плацдарм АНЗАК 19 мая, а военное министерство тщательно следило за тем, чтобы растущий поток раненых с фронта проходил через город в полночь, когда улицы пусты. Один спокойный, нелегкий день сменялся другим, и только 25 мая Константинополь самым неожиданным и тревожным образом узнал наконец, что война очень близко и очень опасна. В Золотом Роге появилась британская субмарина.