Георгий Зуев - Петербургская Коломна

Временно наступило затишье.

На Фонтанке, в доме № 11, в петербургской квартире Сергея Павловича Дягилева проходили «Вечера современной музыки». Организаторами музыкальных вечеров были Нувель и Нурок. А.П. Нурок – хороший композитор, а В.Ф. Нувель вел в «Мире искусства» музыкальный отдел. Эти камерные концерты проходили закрытыми и посещались лишь по особым приглашениям. Там исполнялись произведения молодых композиторов – Скрябина, Рахманинова. Впервые прозвучали и новинки зарубежных музыкантов (Франка, Дебюсси), а также европейская музыка XVII–XVIII веков. Выступали отличные пианисты, например, польская исполнительница Ванда Ландовская. Пела здесь иногда и Анна Андреевна Михайлова. На этих вечерах впервые появился совсем юный тогда Сергей Прокофьев, поразивший всех своим задорным талантом. На вечерах у Дягилева Сомов не бывал. Он его не переносил и даже однажды чуть не довел дело до дуэли, направив ему оскорбительное письмо. Но при любой другой возможности Константин Андреевич не упускал случая посетить иные музыкальные вечера, где нередко выступал сам и всегда имел успех у слушателей.

В 1910 году, находясь на художественной выставке в Москве, он писал Анне Андреевне: «… в воскресенье у нас была Носова и пианист Игумнов. Был музыкальный вечер. Игумнов играл Баха, а я пел с успехом в большом зале, о котором ты, кажется, мечтала для пения. Игумнов пригласил меня в эту субботу для музицирования».

В 1911 году К.А. Сомов заболел. Врачи, обнаружившие у него болезнь горла, рекомендуют лечение в санатории на юге Франции. Анна Андреевна, обеспокоенная состоянием здоровья брата, сопровождает его в Болье, что близ Ниццы. В самый канун 1912 года Сомов пишет в Петербург А.П. Остроумовой-Лебедевой: «…ну вот, мы и в Болье. Устроились после вполне удобного и благополучного путешествия без всякой простуды в хорошем отеле с садом и большой террасой над самым морем. Таким образом, я могу исполнить Ваш совет, разинув рот дышать соленым воздухом и давать проникать в горло солнечным лучам. А солнца в эти дни (это в декабре-то!) сколько угодно!

Вы не можете себе представить, какая здесь погода, какое тепло, какая растительность, сколько цветущих растений! Лето или самая поздняя весна бывают у нас хуже и беднее… Живу травяной жизнью: встаю в 7 часов со светом, ложусь в 9 часов вечера и днем еще часа два сплю. Неужели все это не избавит меня от проклятой болезни!.. А все же я предпочел бы сейчас быть здоровым в Петербурге. Эта природа поражает, но скоро приедается… Мне жаль бедную Анюту, принесшую для меня такую жертву». Из-за семейных обстоятельств Анна Андреевна вскоре была вынуждена вернуться в Петербург, а К.А. Сомов, завершив лечение и совершив путешествие по Италии, вернулся домой в конце апреля 1912 года.

Начало трагического для всего мира и России 1914 года К.А. Сомова и Анну Андреевну застало на пути в Ниццу, для курса повторного лечения. Проезжая Берлин, брат и сестра посетили Кайзер-Фридрих-Музеум. Сомов, страстный коллекционер и любитель фарфора, много ходил по берлинским магазинам, «для Анюты это было скучным делом». 22 февраля 1914 года Константин Андреевич писал А.П. Остроумовой-Лебедевой: «…все опять переполнено и в Болье, и в Ницце: разгар карнавала, мы с Анютой им совершенно не интересуемся, карнавал не народный, искусственно сделанный для наивных и невзыскательных иностранцев. Погода нам благоприятствовала, мы делали каждый день большие прогулки часа по 2, по 3. Исходили все окрестности Болье. Днем я работаю, сначала оканчивал небольшую акварель, а теперь по просьбе мужа г-жы Карышевой я начал рисовать с нее карандашный портрет. Анюта Вам писала о ней… Я все время думаю о Петербурге, как мне приятно было бы быть дома у себя среди друзей…».

В этом письме К.А. Сомов интересовался делами устройства «Дамского журнала», в организации которого принимали участие А.П. Остроумова-Лебедева и А.А. Михайлова. Он считал, что дело это интересное и уже налаживается, но «название „Наша мода“ невозможно. Нельзя ли какое-нибудь звонкое слово? Как по-гречески или по-латыни одежда, мода? Я думал и ничего не придумал. Очень трудно будет создать Вам журнал, где художникам тягаться с неисчерпаемой фантазией и вкусом специалистов, портных и модисток, поколениями занятых этим делом. Что ни задумаешь, оказывается, это уже было или есть и лучше, чем у тебя. Вот, например, модный гений Бакст, раздутый рекламой, – в сущности, иллюзия. Но, может быть, я ошибаюсь и дай бог, чтобы это было так! Мне бы очень хотелось, чтобы журнал родился…». Нет, Константин Андреевич не ошибался, идею Анны Андреевны Михайловой и Анны Петровны Остроумовой-Лебедевой осуществить так и не удалось.

14 апреля 1914 года Анна Андреевна и Константин Андреевич вернулись в Петербург. В своем дневнике К.А. Сомов сделал запись: «Приехал домой в 12 часов. Вечером приходил Валечка (Нувель. – Авт.) Пили чай у Анюты. Валечка просит нарисовать его портрет, на что я охотно согласился… Он хочет реабилитировать себя перед потомством: так плохо он изображен Бакстом на портрете в Музее Александра III… Жаловался на боязнь грядущей одинокой старости и фантазировал, что было бы хорошо создать себе привязанность – взять на воспитание мальчика. Я ему посоветовал сделать себе своего ребенка. Меня самого эта мысль давно занимает…».

Анна Андреевна была для брата другом, советчиком, ангелом-хранителем и натурщицей. 5 июня 1914 года Сомов записал в дневнике: «Из Петергофа приезжала Анюта, чтобы позировать для неудачного пальца на портрете Олив. Сделал несколько лучше, но в общем руки написаны совершенно позорно…». 29 июня 1914 года в дневнике художника появилась такая запись: «…вечером я с Анютой долго были одни… я ей говорил об отсутствии у меня любви и интереса к людям и

о большой грусти от этого отсутствия. Анюта говорила „про свое светлое и жизнерадостное мировоззрение“».

А через месяц после этого разразилась мировая катастрофа. На Россию, в который уже раз, обрушилась волна бедствий, несчастий, горя. Она перекорежила и исковеркала судьбы людей, разрушила и разбросала по всему свету семьи, любимых и родных. 1 августа 1914 года началась кровопролитная война с Германией, унесшая тысячи и тысячи жизней. По всей Европе были отмобилизованы армии в таких размерах, каких ранее не видывал мир. Сразу же 4 миллиона русских бросили в мясорубку войны.

В Петербурге, также как в первый день русско-японской войны, все на подъеме, полны энтузиазма. Еще бы! Русская армия, британский флот, французская артиллерия быстро сделают свое дело. К Рождеству все будет закончено! Забыто все – кровавая русско-японская война, ее позорный конец и сотни тысяч унесенных ею жизней. Забыто все, о чем с таким возмущением говорили 10 лет тому назад. Подъем духа необычайный! Огромные толпы горожан энергично демонстрировали на улицах города, пока еще Петербурга, ненависть ко всему немецкому. Выкрикивали яростные оскорбления в адрес Австрии, Германии и германского правительства.