Владимир Мартов - Карл Великий

И вот как-то раз, сидя в компании друзей и придворных, Харун, вместе со всеми наслаждаясь зрелищем игр Фихл Абьяда с Аббасом, вдруг сказал:

– Еще неизвестно, кто кого обучает – слон Аббаса или Аббас слона. Сдается мне, этот слон и есть настоящий отец сироты. Да и окончание полного имени Фихл Абьяда тогда получает особенный смысл, не правда ли?

Шутка возымела успех, и вскоре слона все чаще стали кликать Абуль-Аббасом, а его попечителя – Аббасом ибн-Фихл Абьядом, то бишь Аббасом, сыном Белого Слона.

В то время халиф Аль-Мансур, великий основатель и строитель Багдада, скончался от тяжкой болезни, разъевшей внутренности, и место на багдадском троне занял его сын Аль-Махди ибн-Аль-Мансур. Он совсем не интересовался слонами, считая их давно вышедшими из моды и бесполезными животными. Особой милостью нового халифа пользовался купец и путешественник по имени Синдбад, который и впрямь много поездил по белу свету, но главное – обладал великолепным даром выдумывать всевозможные небылицы о своих странствиях. В отличие от своего отца, Аль-Махди любил спать с утра до полудня, а ночью сидеть у огонька и слушать разные сказки. При дворе Синдбад получил прозвище ас-Самир, что значит – «ночной собеседник», а вот среди жителей Багдада он был гораздо больше известен под другой кличкой – Синдбад аль-Каззаб, то бишь – Синдбад-болтун.

И вот этот-то Синдбад внушил халифу Аль-Махди мысль о том, будто слоны и прочие имеющиеся в Багдаде диковинки – пустяк по сравнению с тем, что ему доводилось видеть во время путешествий. Чего стоила, к примеру, байка о том, как однажды он и его спутники причалили к некоему острову, который на самом деле оказался спиной громаднейшей рыбины.

Мол, рыба эта уснула много десятилетий тому назад, оставив над поверхностью воды свою спину, и спина обросла землей, травой, деревьями, населилась зверями и птицами. Естественно, халифу захотелось иметь у себя если не саму эту рыбу, ибо едва ли возможно было провести ее из моря вверх по Тигру, то хотя бы внучку или правнучку, которая по идее должна в размерах уступать раза в три. Каково было бы устроить пир и угостить собравшихся масгуфом из такой рыбехи!

Хотя Бенони бен-Гаад и добился от халифа, чтобы взамен неудавшегося брака Ицхака с юной племянницей государя ему выплатили хорошее денежное вознаграждение в размере двадцати тысяч дирхемов, обида угнездилась в душе еврея и стала свербить, как режущийся у младенца зуб. Как ни злился он на сына, оказавшегося столь жестоковыйным, Ицхак твердо стоял на своем убеждении, что даже ради получения родства с самим халифом нельзя предавать веру предков. И Бенони смирялся, глубоко в душе понимая – сын прав.

На второй год после возвращения в Багдад Бенони отправился на Запад, взяв с собой сына и верного Рефоэла. Шли годы, Ицхак рос, становился мужчиной, слон жил при дворе уже нового халифа и ничем не был виноват в том, что Ицхак не женился на юной Джуме, отданной в гарем султана Басры. И вот о чем они заговорили однажды вечером, сидя в иерусалимской гостинице:

– Хотел бы я сейчас отведать слоновьего хобота, – сказал вдруг Ицхак с загадочной улыбкой.

– Чего это вдруг? – удивился Бенони.

– Просто вспомнилось, как нас угощали в Читтагонге.

– Проклятый слон, – проворчал Бенони. – Я так на него рассчитывал! А в результате юная племянница халифа уплыла в Басру.

– У нее был слишком похотливый взгляд, – вставил свое слово Рефоэл. – У наших жен не должны быть такие бесстыжие глаза.

– Однако она иногда снится мне во сне, – признался Ицхак. – Халиф все же отменная скотина!

– Зато он теперь корчится в своем Джаханнаме [64], – усмехнулся хитроглазый Фоле. – Туда ему и дорога.

– И все же мне кажется, мы недостаточно отмщены, – сказал Ицхак, вновь удивляя своего родителя подобными речами.

– Я тоже так считаю, – кивнул Бенони с радостью. – Болван Аль-Махди окружил себя глупыми болтунами типа Синдбада аль-Каззаба, которые как сыр в масле купаются, а настоящие купцы, способные достать нужную вещь даже с луны, у него не в почете. Следовало бы какнибудь проучить его.

– Вопрос только как?.. – нахмурился Ицхак бен-Бенони.

– Мне кажется, – промолвил Фоле, – лучше всего действовать через младшего сына халифа, оболтуса Харуна. Мальчишка страшно завидует своему брату Хади, что тому достанется трон. Это юное создание, как говорят, способно на великие гадости ради достижения своей цели.

Еще можно действовать и через визиря Яхью ибн-Хамида, который, насколько мне известно, высоко ценит наши способности.

– Тем более у меня с Яхьей почти приятельские отношения, – сказал Бенони, – Он не считает, что надо сторониться муктасидов.

– А светловолосая Шукрия еще ведь ни за кого не выдана замуж, – произнес Ицхак и хищно улыбнулся.

Через четыре года после этого иерусалимского разговора в Багдаде был пир по случаю женитьбы семнадцатилетнего Харуна ибн-Аль-Махди ар-Рашида. Его женили на ровеснице из рода Хашимитов, миловидной Ситт-Зубейде, о которой говорили, что для взбалмошного Харуна она будет лучшей главной женой, ибо она рассудительна, умна не по годам и сможет сдерживать его дурные наклонности.

В самый разгар пира, когда гости успели уже по нескольку раз отлучиться, дабы тайком вкусить какого-нибудь хаира, и пришло самое время подавать свежеиспеченный масгуф, в пиршественный зал дворца Отражений вошел молодой двадцатилетний купец Ицхак бен-Бенони.

Он только что возвратился из очередного путешествия и принес новобрачным свои подарки, среди которых оказалась одна очень забавная статуэтка из Эфиопии, вырезанная из большого куска эбенового дерева и изображающая некое странное животное, похожее на лошадь, закованную в громоздкие панцири и имеющую на морде длинный и мощный рог, подобный мечу.

– Что это за зверь такой, Ицхак? – спросил Харун ар-Рашид, со смехом разглядывая странную статуэтку.

– Сей зверь – всем зверям зверь, – отвечал Ицхак. – Даже слоны, даже львы опасаются его. Аль-каркаданн – вот что это за зверь. Он бегает быстро, как лошадь, силен, как слон, и храбр, как лев, а рог его обладает такими целебными свойствами, что если человек владеет алькаркаданном, то ему не страшен никакой яд.

– И тебе довелось видеть этого зверя? – спросила невеста.

– Увы, нет, – ответил купец, – но я знаю, где его искать.

– Ибрахим, – обратился Харун к поэту Аль-Маусили, – ты знаешь что-нибудь об алькаркаданне?

– Кажется, так называется одно из созвездий, – пожал плечами Аль-Маусили. – И в сказках говорится о единорогах, но что они существуют где-то на свете – это я слышу в первый раз.

– Подойди-ка к Синдбаду, вон он сидит подле отца, и спроси у него, что он знает об алькаркаданне, – приказал Харун, и, покуда тот отправился исполнять приказание, он усадил купца Ицхака рядом с собою и принялся расспрашивать, в каких странах он был и что новенького с ним приключилось. Тот стал перечислять Хиджаз и Магриб, Нубию и Миср, Эфиопию и Сабу [65], в которой, увы, ему пришлось похоронить своего отца.