Владимир Мартов - Карл Великий

– Ну вот, – возмутился он, – по-флорентински ты уже умеешь, теперь решила научиться по-беневентски, да? Нет уж, милая, если я отвадил от тебя сына доблестного воина, то сын клятвопреступника точно тебя не получит, Алкуин отговаривал Карла, ссылаясь на просьбы Папы ни в коем случае не отпускать Гримоальда, тем более что вдова Арихиса, Адальперга, спутавшись с сыном Дезидерия, Адальгизом, захватила власть в Беневенте и продолжала политику своего покойного муженька. Но Карл был непреклонен и отпустил Гримоальда на все четыре стороны, запретив на выстрел приближаться к Хруотруде.

Тассилон Баварский оказался столь же коварным, как и Арихис. Он вновь взялся за свое, но был выкраден из Баварии и привезен в Ингельгейм, где был предан суду во время собравшегося там генерального сейма. Поскольку, в отличие от Арихиса, он, когда клялся, говорил не «пусть я помру», а «пусть меня казнят», сейм и приговорил его к смертной казни. Но Карл, благодушествуя по случаю излечения от зубной боли, заменил смертную казнь постригом и велел отправить строптивого бавара в тот же монастырь, в котором доживал свой век бывший тесть Карла, Дезидерий.

Едва лишь были во второй раз улажены дела баварские, как на востоке обозначился новый враг – авары. Некогда вместе с ордами Аттилы это кочевое племя пришло на берега Данубия [70]и здесь, в Паннонии, осело, захватив огромную территорию. Городов авары не строили, а столицей у них был великий лагерь, называемый «рингом». Там сидел аварский хан, который, узнав о падении Тассилона, решил попытать счастья в Баварии и трижды за это лето посылал свои отряды грабить соседних баваров, однако франкские заставы стояли крепко и отразили все три набега.

Осенью Карл покинул Ингельгейм и отправился в Баварию. Добравшись до берегов Данубия, он остановился в Регенсбурге и отсюда руководил созданием мощной и крепкой границы с Аварским каганатом. Здесь же он издал капитулярий об упразднении Баварского герцогства и разделе его на графства, в которых графами назначались исключительно франки.

Находясь в Регенсбурге, Карл узнал о том, что в Ингельгейме у Фастрады родилась девочка, которую назвали Хильтрудой, но новость эта нисколько не тронула короля, ибо он вновь затосковал по Химильтруде и на Рождество нагрянул в Ахен.

Химильтруда и ее горбун жили на окраине города в новом добротном и большом доме, снаружи ничем не примечательном, но внутри довольно просторном и уютном. Подумать только, с той самой масленицы, когда Карл в последний раз виделся со своей первой женой, минуло уже почти пять лет! Он нашел Химильтруду постаревшей, поседевшей и похудевшей, морщин стало больше, глаза видели плохо, да к тому же она переболела костоломой, вызванной чьим-то сглазом, и теперь еле-еле ходила. В тот год ей исполнилось сорок девять лет, в глазах любого мужчины она уже была старухой, которую трудно представить себе любовницей, а тем более – любовницей короля. А тем более – такого короля, как Карл, – сильного, крепкого, цветущего и упитанного, способного понравиться и зрелой тридцатилетней красавице, и молоденькой девочке лет шестнадцати.

Но Карл в первую минуту встречи вновь увидел перед собой ту самую Химильтруду, в которую влюбился двадцать три года тому назад, когда ему было двадцать три, а ей – двадцать шесть. Он взял ее на руки, такую легкую и тонкую, и принялся жадно целовать, и она затрепетала в его руках, как умела трепетать лишь она, Химильтруда, приветствуя его теми самыми скупыми, но страстными вздрагиваниями, от которых он вмиг загорался.

– Как хорошо! Как я тосковал по тебе! Как с тобой хорошо! – счастливо вздыхал он спустя несколько часов, лежа в ее объятиях и целуя тонкие плечи. – Сколько же лет прошло с той масленицы? Два? Три?

– Скоро пять, – простонала Химильтруда, крепко прижимаясь к мощной груди Карла своей начавшей увядать грудью, – Целая вечность! И ты вновь приехал ко мне победителем.

– Все мои победы – для тебя!

– А мои поражения – для кого? – усмехнулась она горестно.

Он не знал, что ответить на этот вопрос. Они долго лежали молча, покуда она не призналась:

– После той масленицы у меня родилась от тебя дочь. Ты знал?

– Дочь?! Правда?! Где же она?!

– Она прожила всего несколько дней. Была очень слабенькая. Господь наказал меня за мою дерзость.

– Какую дерзость? О чем ты, родная?

– В ту осень, когда должна была родиться девочка, я узнала, что Фастрада опередила меня, родив Теодераду. И когда у меня тоже родилась дочь, я со злости тоже назвала ее Теодерадой.

Ведь ты же переименовал своего сына Карломана, назвав его тем же именем, что и наш с тобой горбунок. Вот я и решила назло тебе – пусть у тебя будет два Пипина и две Теодерады. За это Бог и наказал меня.

Карл молчал. Из глаз его текли слезы.

– На сколько дней ты приехал теперь? – спросила Химильтруда. – На два? На три? Или уедешь завтра?

– Не уеду от тебя, покуда не позовет военная труба, – ответил Карл сквозь слезы. Просто потому, что ему хотелось сказать что-то возвышенное.

– Этого не может быть, – вздохнула Химильтруда. – Но все равно спасибо тебе, что ты так сказал. – Это не просто слова, – обиделся Карл, что она ему не верит.

– Пусть так, – счастливо хихикнула женщина. – Поцелуй меня!

Он сдержал свое слово и вопреки всем правилам приличия до самого лета прожил в Ахене со своей бывшей женой, пренебрегая женой законной, теперешней. Все знали об этом, но никто не смел осудить своего короля-победителя, все только жалели его, что он живет со старухой, которая еле ходит, в то время как столько умопомрачительных франконок и аквитанок, саксонок и британок, баварок и итальянок готовы всем пожертвовать, чтобы только сделаться его наложницами, коль уж он разлюбил свою молодую супругу.

Священники не раз полунамеками давали ему понять, какой соблазн он вносит в мир своим грешным сожительством с Химильтрудой. Карл издал капитулярий о церковных порядках, способный умаслить душу любого священника. Аббат Турского монастыря Алкуин приезжал в Ахен и тонко, как мог лишь он один, издевался над престарелостью Химильтруды. Карл выгнал его и заставил убираться обратно в Тур. Фастрада, некоторое время пообижавшись, взялась слать мужу слезные письма с просьбой покинуть Ахен и приехать к ней в Ингельгейм или же позволить ей самой прибыть к нему в Аквис-Гранум. Он отвечал ей, что по-прежнему любит ее, но приехать не может, потому что Химильтруда сейчас гораздо больше владеет его сердцем. Он был честен и действительно любил Фастраду, жалел ее, но не желал.

Его сильная натура, убегая от усталостей, стремилась к счастью и радости. Он бы не выдержал, если бы еще пришлось заставлять себя жить с Фастрадой, когда хочется быть рядом с Химильтрудой. И даже горбатый Пипин был теперь ему милее всех других сыновей и дочерей, как бы ни были они прекрасно сложены, красивы, умны и благородны. Каролинг приезжал к отцу и долго беседовал с ним. В разговоре они ни разу не коснулись темы личной жизни Карла, и за это король пообещал сыну отдать во власть большую часть Нейстрии. А на Пасху приехала Хруотруда, и Карл разрешил ей жить в Ахене, поскольку она быстро подружилась с Химильтрудой.