Владимир Мартов - Карл Великий

– Да-да, это было воистину чудо! – подтвердил Гермер. – Необъяснимое, дивное чудо.

Его святейшество не мог ходить, говорить…

– У меня были выколоты глаза, – перебил его Папа, – размозжены суставы на руках и ногах, вырезан язык. Заблудшие римляне, поддавшись адоптианскому соблазну, аки звери лютые набросились на меня в то страшное утро, били меня ногами и дубьем, проткнули глаза остриями кинжалов, сломали руки и ноги, вырезали язык. Без чувств я был брошен в одну из глухих келий Стефано-Сильвестровской обители, где едва не умер. Очнувшись, я принялся беспрестанно молиться. Мысленно, ибо рот мой вместо языка заполнял огромный сгусток крови. Те молитвы только и спасли меня от лютой боли и смерти без покаяния. Монахи, приверженцы адоптиан, строго охраняли меня, но, будучи все же христианами, хоть и еретиками, бережно ухаживали за мной, и постепенно тело мое пошло на поправку. Когда доблестный Гермер и твои храбрые воины явились в монастырь, чтобы освободить меня, я уже не так страшно страдал от боли, но ни ходить, ни как следует шевелить руками не мог. И в таком состоянии меня довезли до самого Эресбурга. И вот, когда мы миновали Эресбург и добрались до построенной тобою церкви Святыя Троицы, вдруг будто некий дивный свет ниспал на меня, глазницы мои наполнились слезами, а когда я распахнул вежды, дабы излить эти слезы, я увидел сквозь влагу слез мир Божий вокруг меня. Мне казалось, все сие лишь снится, но находящийся поблизости Гермер закричал: «Глаза! Глаза!» А я ответил ему: «Да, я вижу!» И тут я понял, что у меня воскрес язык, ибо я могу говорить. От радости я вскочил на ноги и сделал несколько шагов, едва не сходя с ума от осознания того, что могу ходить, что пальцы на руках и сами руки двигаются, что раны зарубцевались и лишь многочисленные страшные шрамы остаются свидетелями моих недавних увечий.

– Видя все это собственными глазами, я рухнул на колени и восславил Господа, явившего столь дивное чудо, – сказал Гермер.

– Но еще большее удивление ожидало нас, когда мы узнали о том, что не так давно эту церковь Святыя Троицы посетил сам король франков Карл и что он привез необычные дары – колокол и распятие, сделанные из некогда захваченных языческих трофеев, – продолжил Папа Лев, – Настоятель храма поведал мне о поганом капище, находившемся некогда на месте нынешней церкви, о том, как сие капище было разорено десницей короля франков и как свалено было древо поклонения мерзостным богам. Он выпросил у меня кровавые повязки, кои доселе обволакивали мои руки, ноги и чело и кои отныне становились ненужными… Почему сей нанус [72]непрестанно скалится в течение всего моего рассказа?

Карл посмотрел на Эйнгарда, стоящего рядом и с трудом сдерживающего ехидную усмешку.

Отвесив коротышке немилостивую оплеуху, он извинился перед Папой:

– Простите его, это Эйнгард, мой лучший летописец. Судьба обделила его ростом, и посему натура его склонна к скептицизму. Дварфлинг! Отойди прочь и не раздражай его святейшество!

– В таком случае, я не смогу доподлинно передать в будущей летописи подробности вашего разговора, – заявил Эйнгард.

– Тем лучше, – строго сказал Папа, – для описания сегодняшней встречи следует подобрать другого хроникера, способного верить в чудеса, ниспосылаемые Единой и Нераздельной Троицей.

– Обещаю: Эйнгард ни слова не напишет в своей летописи о чуде вашего исцеления, – прижав ладонь к груди, сказал Карл.

– Безобразие! Хорошо бы его еще и высечь! – пропыхтел Лев.

– И это не помешает, – согласился Карл.

Они проследовали в падерборнский дворец, где уже готовилось пиршество по случаю приезда Папы. Гость из Рима беспрестанно рассказывал о том, какие страдания пришлось ему пережить и как он был вознагражден за них, вкусив истинного чуда. Он показывал королю все свои рубцы на руках и ногах, лицо его тоже было отмечено шрамами, особенно лоб и брови.

– Когда преступники выкалывали мне глаза, они несколько раз промахивались и попадали то в лоб, то в бровь, – объяснял Папа, – Еще бы, я так извивался, так бился, пытаясь вырваться.

А в память об утраченном и вновь обретенном языке Господь вернул мне его не полностью. Вот, нетрудно заметить, что самый кончик языка отсутствует.

Папа высунул язык, и Карл действительно увидел, что кончик языка срезан, но уже как следует зажил. Ему почему-то вспомнился зуб Ифы в тот год, когда обнаружилось, что с него срезан самый кончик.

Эйнгарду по приказу Карла всыпали пять плетей, но он все равно отказывался признать честность Папы и уверял, что на самом деле никакие глаза ему не выкалывали, никакие руки-ноги не ломали и никакой язык не отрезали. Мол, действительно побили, посекли лицо, отрезали кончик языка, а Папа после этого прикидывался покалеченным больше, чем на самом деле. Гермер же вступил с Папой в сговор и во всем помогал ему. Карл, прослышав про эти версии Эйнгарда, страшно разгневался и приказал влепить Дварфлингу еще пяток плетей. Сомнения, конечно, и его одолевали, но все-таки больше хотелось верить в возможность чуда. Воздав Папе всяческие почести, король отправил его обратно в Рим с большим эскортом из духовенства и сановников, а также в сопровождении мощного отряда, возглавляемого королем Италии Карломаном-Пипином, победителем вестфальских мятежников.

Осенью Карл вернулся в Ахен со своими соратниками, Каролингом, Людовиком, дочерями и беременной Лиутгардой. И в Ахене его ждали хорошие вести. Франкские форпосты укрепились далеко за Пиренеями, и правитель Уэски Хасан прислал королю ключи от своего города. Кроме того, франки овладели Балеарскими островами, выгнав оттуда разбойников-арабов, совершавших постоянные нападения на побережье. В конце осени пришло известие о том, что Папа Лев успешно возвратился в Рим, обидчики его схвачены и ждут суда. А перед самым Рождеством в Ахен приехали послы от Иерусалимского патриарха, привезшие письменное благословение и реликвии от Гроба Господня. Карл был весьма польщен этим, и, когда посол заговорил о бедах и нуждах, переживаемых Иерусалимской патриархией, король приказал выделить из казны кругленькую сумму, а когда казначей Эркамбальд и неуемный ерник Дварфлинг принялись издеваться над простодушием государя, говоря, что патриарх для того только и послал свои дары, чтобы выклянчить воспоможествования, Карл приказал им следовать вместе с дворцовым ахенским священником Захарией, сопровождая иерусалимского посланника до самой Святой Земли.

– Было бы неплохо, если бы вы еще добрались до Багдада, – сказал он на прощание. – Я дам вам подарки для халифа Арона [73]и письмо. Узнайте, есть ли у него свободный элефант, которого ему было бы не жаль подарить мне. Желательно белого. Я слыхал, у него есть и белые.