Филип Шафф - История Христианской Церкви Tом III Никейское и посленикейское христианство От Константина Великого до Григория Великого 311 — 590 г. по Р. Х.

Собств. комес, от позднелат. comes, «спутник», «придворный из свиты». — Прим. ред.

Святой Августин был одним из западных епископов, приглашенных на собор; император послал к нему особого гонца, но он умер незадолго до того, 28 августа 430 г.

Перед тем как было подписано решение о смещении, количество участников возросло до ста девяноста восьми. Согласно римскому рассказу, Кирилл председательствовал от имени и с разрешения папы, но в таком случае ему пришлось бы уступить председательство на втором и последующих заседаниях, где присутствовали папские легаты, чего он не сделал.

Mansi, tom. iv, p. 1170 sq.; Hefele, ii, 169.

Ό βλασφημηθείς τοίνυν παρ' αυτού κύριος ημών Ιησούς Χριστός ώρισε δια της παρούσης άγιωτάτης συνόδου, άλλότριον είναι τον αυτόν Νεστόριον του έπισκοπικού αξιώματος καί παντός συλλόγου ιερατικού. Mansi, iv, fol. 1211; Hefele, ii, 172.

Сам Кирилл с удовольствием рассказывает об этом в послании к своему другу, живущему в Египте. См. Mansi, tom. iv, 1241 sq.

Постановления этого собора см. в Mansi, tom. iv, 1259 sqq. (Acta Conciliabuli) . См. также Hefele, ii, 178 ff.

Mansi. tom. ν, fol. 305; Hefele, ii, 246; Gieseler, i, ii, p. 150.

Θεόν τελειον καί ανθρωπον τελειον έκ ψυχής λογικής (против Аполлинария) καί σώματος.

Ομοούσιον τω πατρι ката την θεότητα, καί όμοούσιον ήμιν κατά την ανθρωπότητα. Здесь омоусия — по крайней мере, во второй фразе — явно означает не количественное, но только родовое единство.

Δύο γαρ φύσεων ενωσις'γέγονε, в оппозиции к μία φύσις Кирилла.

Κατά ταύτην την της ασυγχύτου (против Кирилла) ενώσεως εννοιαν.

Καί τας μεν θεοπρεπεις κατά την θεότητα του Χριστού, τάς δε ταπεινάς κατά την ανθρωπότητα αίτού παραδίδοντας. Гизелер пишет (i, ii, p. 152), что Несторий никогда не утверждал ничего, что не соответствовало бы этому символу веры, подписанному Кириллом, но Несторий так настаивал на разграничении природ Христа, что они превращались в две личности если не на словах, то по сути, и он учил не тому, что Бог действительно стал человеком, а союзу Логоса с τελεως άνθρωπος, человеческой личностью, но не с человеческой природой, и постоянно отрицал понятие theotokos, принимая его разве что в переносном смысле. Без сомнения, современники сильно исказили его учение, но то же самое произошло и с учением Кирилла.

Τάς φαύλας αυτού και, βέβηλους κακοφωνίας.

Фрагменты есть у Евагрия, Н. E., i, 7, и в Synodicon adversus Tragoediam Irenaei, с. 6. To, что книга называлась «Трагедией», утверждает Эбедьесу, митрополит–несторианин. Императорский уполномоченный Ириней, позже епископ Тира, друг Нестория, написал книгу о нем и истории церкви того времени также под заглавием «Трагедия», отрывки из которой, в латинском переводе, сохранились в так называемом Synodicon, в Mansi, ν, 731 sqq.

Hist. Eccl., i, 6.

B недавнее время, начиная с Лютера, Несторий, которого так долго ненавидели, стал вызывать симпатию благодаря своей печальной судьбе и праведному характеру; насильственное же поведение Кирилла подверглось резкой критике. Уолш ( l . с, ν, р. 817 ff.) собрал более древние мнения о нем. Гизелер и Неандер принимают сторону Нестория против Кирилла и считают, что Несторий был осужден несправедливо. Так же думает и Милмен, который говорит, что предпочел бы предстать перед судом божественного Искупителя, виновный в заблуждениях Нестория, а не в жестокости Кирилла, но он не вдается в богословские подробности спора (History of Latin Christianity, i, 210). Петавий, Баур, Гефеле и Эбрард, напротив, оправдывают Кирилла и выступают против Нестория не в том, что касается личного поведения первого, которое было далеко от христианского, но в том, что касается конкретной проблемы, то есть защиты единства Христа против разделения Его личностей. Дорнер (ii, 81 ff.) справедливо отмечает положительные и отрицательные моменты, правду и заблуждения с обеих сторон и рассматривает Нестория и Кирилла как представителей двух однобоких систем восприятия, дополняющих одна другую. Сила Кирилла была в религиозной и спекулятивной стороне христологии, а Нестория — в этической и практической. Канис придерживается похожего мнения, Dogmatik, ii, p. 86.

Не следует путать с его современником монофизитом, аббатом Варсумой, святым у яковитов.

Стоит упомянуть замечания Александра фон Гумбольдта во втором томе его «Космоса» (Stuttg. and Tub., 1847, p. 247 f.) о связи несторианства с арабской культурой и медициной: «Одним из чудес явилось то, что христианская секта несториан, оказавшая очень большое влияние на географическое распространение знаний, послужила даже арабам, прежде чем последние проникли в ученую и склонную к спорам Александрию, и то, что христианское несторианство, фактически защищаемое оружием ислама, проникло вглубь Восточной Азии. Арабы, иначе говоря, впервые познакомились с греческой литературой через сирийцев, родственную им семитскую расу, в то время как сирийцы за сто пятьдесят лет до того сами впервые узнали о греческой литературе от подвергнутых анафеме несториан. Врачи, которые обучались в греческих учебных заведениях и в знаменитой школе, основанной несторианами в Одессе, Месопотамия, уже во времена Мухаммеда жили в Мекке, дружа с ним и Абу–Бакром. Одесская школа, построенная по образцу бенедиктинских школ в Монте Кассино и Салерно, начала научный поиск лекарственной materia medica в минеральном и растительном царстве. Когда христиане из фанатизма закрыли ее при Зеноне Исавре, несториане отправились в Персию, где вскоре приобрели политическое влияние и учредили новый медицинский институт в Шондисапуре, Хузистан. Им удалось распространить свою науку и веру вплоть до Китая около середины VII века при династии Шань, через пятьсот семьдесят два года после того, как туда из Индии проник буддизм. Семя западной культуры, зароненное в Персии образованными монахами и философами из последней платонической школы Афин, которых преследовал Юстиниан, прижилось у арабов во время их первой азиатской кампании. Хотя наука священников–несториан была еще несовершенна, она все же смогла, с ее медико–фармацевтическим уклоном, оказать большое влияние на народ, который давно жил в тесном общении с природой и всегда был более склонен к изучению особенностей природы, чем жители греческих и итальянских городов. Всемирное значение арабской эпохи, на котором мы вынуждены настаивать, в значительной степени связано с этой особенностью национального характера. Арабы, повторяем мы, могут считаться собственно создателями медицинской науки в том смысле, который мы вкладываем в эти слова сегодня».