Игорь Сдвижков - Тайна гибели генерала Лизюкова

Объективность и честность записей в документе не вызывают сомнений! Наряду с точными данными о месте захоронения там можно встретить и такое: «Убит. Остался на поле боя». Полковой комиссар Ассоров идёт в этом списке под № 1 как самый высокопоставленный политработник. И что же мы видим в графе о гибели, дате и месте его захоронения? Там есть только дата — 31.7.42 г. О чём это говорит?

Во-первых, это совершенно однозначно говорит о том, что никакой информации о месте гибели и захоронения Ассорова в штабе Брянского фронта и в штабах подчинённых ему частей не было! (Её нет и до сих пор…)

Во-вторых, это говорит о том, что на 14 сентября 1942 г. (дата составления документа) даже точная дата гибели Ассорова была неизвестна и её лишь предположительно вывели на самый конец июля с ошибкой в целую неделю!

В-третьих, что самое важное, этот архивный документ красноречиво говорит о том, что никакого захоронения Ассорова и Лизюкова в Лебяжьем 26 июля 1942 года не было! Потому что если бы они действительно были похоронены там под руководством подполковников Горелова и Ружина, как об этом написал после войны Нечаев, то в соответствующей графе ведомости была бы не сиротливая и предположительная дата гибели Ассорова, а точное число — 25 июля 1942 года и точное место захоронения — у церкви в селе Лебяжье! Однако ничего подобного мы в документе не видим!

Почему? Получается, все присутствующие при захоронении 15 человек, включая и старших офицеров, никому об этом не сказали и ото всех скрыли факт захоронения генерала и полкового комиссара? Похоронили и поклялись молчать? Это — бред! Но если верить тем, кто главным доказательством подлинности захоронения Лизюкова считает не архивные документы, а письмо в музей (!), получается, что это так!

Есть и третий документ. Он датирован октябрём 1952 года! Это приказ главного управления кадров Советской армии. В нём перечисляются уточнения по изданным в годы войны приказам об исключении из списков Красной армии погибшего и пропавшего без вести офицерского состава. Так вот, там сказано, что следует считать, что полковой комиссар Ассоров погиб в августе 1942 года! Это означает, что даже спустя 10 с лишним лет после войны точная дата гибели Ассорова была неизвестна. Что же тогда говорить о месте его гибели и захоронения? О них тем более не было никаких точных сведений. Таким образом, документы о потерях также совершенно опровергают вымысел о захоронении Лизюкова и Ассорова в Лебяжьем!

Какой же вывод следует из исторического анализа второго «письма водителя», которое теперь выдают нам за главное доказательство подлинности обнаруженного «захоронения Лизюкова»? Совершенно очевидно, что оно, также как и предыдущее «письмо водителя Лизюкова», не только не подтверждается архивными документами, мемуарами и свидетельствами, но на каждом шагу противоречит им!

В заключение этого долгого разговора о «письмах разных водителей» я вынужден повторить всё то, что уже написал в статье о гибели Лизюкова ещё 4 года назад.

Возможно, что в тот июльский день 1942 года танкист Павел Нечаев действительно стал свидетелем погребения в Лебяжьем наших погибших бойцов и командиров. Но это не были похороны Александра Ильича Лизюкова.

Но чем же в таком случае объяснить то, что один из старших офицеров, как об этом написал Нечаев, сказал ему, что хоронят они именно Лизюкова ? Конечно, мы и не обязаны искать ответ на этот вопрос, поскольку фраза о Лизюкове — это всего лишь ничем не подтверждённое заявление. Мало ли кто что кому сказал, а потом написал, а потом пересказал… (Более того, это всего лишь предположение, и я отнюдь не считаю, что всё было именно так!) Тем не менее и этой детали в рассказе Нечаева можно найти вполне логичное объяснение.

К вечеру 25 июля 1942 года многим старшим офицерам 1 гв. тбр. 1 ТК Катукова, возможно, стало известно о том, что командир соседнего танкового корпуса пропал. От Давиденко в штабе корпуса узнали о подбитом КВ, о найденном неопознанном трупе с вещевой книжкой Лизюкова, об убитом Ассорове. Возможно, к тому времени стал известен и рассказ раненого Мамаева с известием о гибели Лизюкова. Но никто не мог найти и опознать труп генерала. Командиры частей хорошо понимали, что обстановка такова, что среди бойцов могут начаться разные ненужные разговоры, тем более если немцы вдруг сбросят листовки с провокационным известием о том, что Лизюков попал в плен. Ожидать в те дни можно было всякое…

Поэтому ответ старшего офицера рядовому танкисту в той обстановке отступления вполне мог быть своеобразной ложью во спасение. Он в первую очередь думал о том, чтобы пресечь среди личного состава всякие нездоровые слухи, а лучшим способом сделать это и были похороны «найденного генерала», рассказ о которых неизбежно разнесла бы вокруг солдатская молва.

О том же, как будут ломать над всем этим голову потомки, офицер, вероятно, думал в самую последнюю очередь…

Ни Нечаев, ни другие танкисты его бригады (ни даже, возможно, сами Горелов и Ружин!), скорее всего, не знали Лизюкова лично, а если и видели когда, то разве что только на газетных фотографиях. По крайней мере, из пересказа письма Нечаева следует, что о том, кого он привёз, он узнал только от своего командира. Обратим внимание на характерную деталь в одной из версий пересказа письма. Нечаеву даже не сказали прямо, кого он привёз, а всего лишь намекнули …

Подтвердить личность неизвестного им «коренастого военного» никто из танкистов не мог, а старшие офицеры, как видно, и не собирались подтверждать что-либо солдатам. Они лишь вытащили документы убитых, сняли награды и приказали положить трупы в две больших ямы. Естественно, что убеждать в чём-то бойцов и ради этого показывать им какие-либо документы убитых офицеров никто не стал. Сказано, что Лизюков, — и всё! Точка.

Никаких пламенных речей в память о генерале и комиссаре (уж, наверное, Нечаев запомнил бы их!), ни обелиска на их могиле. Буднично и торопливо. Видно, старшие офицеры хорошо знали, что хоронят они вовсе не Лизюкова с Ассоровым… (Их бы они наверняка приказали вывозить в тыл во что бы то ни стало!)

Но для молодого танкиста Нечаева «это были похороны генерала» , которые произошли на его глазах и запомнились ему на всю жизнь. При этом он не знал ни обстоятельств последнего боя Лизюкова, ни точного района его гибели, ни свидетельств Давиденко об обнаруженных на поле боя находках. Единственно, из чего он заключил, что в Лебяжьем похоронили Лизюкова, это из сказанных ему слов. Или намёков. Не подтверждённых ни документами, ни свидетелями, ни возможностью лично опознать погибшего.

Как видно, эти слова, сказанные старшим офицером рядовому танкисту в трудную пору отступления, потом десятилетия не давали Нечаеву покоя. А затем и руководству поисковиков…