Зураб Авалов - Присоединение Грузии к России

Иначе не могло и быть: раз неясному и расплывчатому «покровительству» и оборотной его стороне — «подданству» надо было придать отчетливые очертания, то откуда их взять, как не из знакомой всем действительности? Юридическое творчество и находчивость, да еще в таком вопросе, как соединение государств, не могли иметь места там, где раны измеряли ячменными зернами и оплачивали по счету зерен, и где цари собственноручно водили воинов в атаку.

Свое отношение к шаху Надиру и отношение к России сам Ираклий сближает, когда, разъясняя одно недоразумение с генералом Сухотиным, пишет ему: «Если персидскому государю справедливо и верностью служил, кольми паче столь долженствую служить православному государю» [90].

Взамен покровительства и помощи Ираклий обязуется прислать к В. двору в качестве заложников одного из сыновей своих, а также нескольких князей и дворян. Население уплачивает в казну Империи по 70 коп. со двора. Присылается ежегодно по 14 наилучших лошадей. Взамен известного количества невольников и вьюков наилучшего вина, что взималось некогда мусульманами, Ираклий берется привозить ежегодно 2000 ведер в Кизляр. Наконец, когда утвердится спокойствие в Грузии, Ираклий будет представлять солдат с такого числа дворов, с какого числа душ они набираются в Империи. Заложники, дань деньгами, вином, наборы воинов — все это с небольшими видоизменениями взято из политического опыта Грузии. Упоминается также о дани шелком — обычном прежде в Персии платежном средстве [91].

С другой стороны, в словах Ираклия звучит надежда на исполнение заветной национальной идеи. Присылка регулярных войск для защиты Грузии и для военных действий против турок даст наконец возможность вернуть отторгнутую турками Ахалцихскую область — Ираклий просит, чтобы ближайшей же весною было повелено приступить к ее завоеванию. Это старая грузинская земля, там говорят по-грузински и много христиан. Участь же других, не грузинских земель, завоеванных совместно русским и грузинским оружием, будет зависеть от государыни.

Мы видим, что каждое слово Ираклиева «представления» опирается на плачевную историю Грузии и на ее чаяния, не задавленные еще окончательно.

Содержание этого «представления» — прямой источник договора 1783 г.

Но когда Ираклий предлагал свои условия и отправлял послов в Россию, вопрос об отозвании русских войск из Закавказья был решен и уже окончательно разочаровались в грузинской экспедиции и в грузинах. Поэтому, продержали послов целый год в Астрахани, а затем ответили на их «докучные» просьбы отрицательно. 8 февраля 1773 г. Панин писал Ираклию, что посланное ко двору представление о заключении формального союза между Россией и Грузией признано несвоевременным и что Львов, поверенный в делах в Грузии, отзывается обратно [92]. А в следующем, 1774 г., за несколько месяцев до заключения трактата в Кучук-Кайнарджи, прислана Ираклию грамота Императрицы Екатерины, в которой приводится мысль, что теперь военная помощь и вообще открытое покровительство Грузии едва ли будут последней выгодны; да и из опыта экспедиции, видно, что при тамошних несогласиях и неудобствах содержание войска в Грузии оказывалось бесполезным. Вообще же заявляется полное доброжелательство грузинскому народу и особенно милостивое отношение к Ираклию. Поэтому, обращаясь к более целесообразным средствам оказания помощи, Императрица твердо намерена «при будущем заключении с Портою мира формально взять от нее обещание о безопасности и безвредности грузинского народа, а на себя точное всего того наблюдение» [93].

Что письмо Панина не совсем еще искоренило в Ираклии надежду на удачный исход посольства, видно из того, что во вступлении к договору, заключенному летом 1773 г., отчасти по внушению представителя России между Ираклием и Соломоном Имеретинским заявляется о их «всеусерднейшем желании находиться в подданстве всепресветлейшей государыни нашей, императрицы Е. А.» и т. д. [94]Вторым пунктом этого договора решено действовать совместно против всех врагов России и христианства.

Само собою разумеется, что горькая для Ираклия пилюля отказа вызолачивалась, как следует, золотом утешительных, милостивых слов. Отказ сколько-нибудь резкий, суровый был бы слишком грубой ошибкой, какой нельзя было ожидать не только от вельмож Екатерины, но и от московских политиков [95].

Такое безразличное отношение к грузинскому вопросу продолжалось еще некоторое время и стоит в связи с восточными делами России вообще. На правом фланге наступательного движения к двум морям внимание ее было поглощено Крымом и Кубанью, в Закавказье интересы России и Турции не сталкивались после трактата в Кучук-Кайнарджи, персидская же политика была выжидательная. В Персии пока было спокойно, Керим-хана признавали в большей ее части, но он не был так силен, чтобы беспокоить соседку. Зато боялись, что излишнее вмешательство России в дела Дагестана и Закавказья может вызвать усиление в Персии центральной власти и брожение, опасное для России. Итак, чтобы не нарушить благоприятное для нее усыпление Персии, в 1776 году был очищен Дербент, куда ген. Медем ввел было гарнизон без прямых на то полномочий по приглашению дербентского Фетали-хана. Занятие Дербента отдавало экспромтом, вслед за экспедицией с карательной целью в Дагестан [96].

Одновременно с таким решением вопроса о Дербенте решен был на основании Высочайшей воли и другой, неожиданно возникший вопрос.

Дело в том, что, узнав о походе Медема, царь Ираклий прислал просить генерала, чтобы он приблизился к Грузии со стороны Дербента и предпринял бы завоевание смежных стран. Но план этот нимало не согласовался с политическими расчетами России, и в рескрипте Медему предписывается бесповоротно отказать Ираклию в такой просьбе [97].

Для того чтобы грузино-русское сближение приняло более отчетливую, осязательную форму, не достаточно было исторического тяготения с одной стороны и платонических благожеланий — с другой. Нужно было, чтобы навстречу грузинским исканиям, вытекавшим из первейших нужд страны и династии, шли не менее практические виды и расчеты русского правительства. Всякий раз, когда с двух сторон велась линия практической политики, точка пересечения двух линий давала осязательные, практические результаты. Иначе грузино-русские отношения не вступали в деловой фазис. При этом не важно, что побуждения одной и другой стороны взаимно не гармонировали. Важно было, чтобы каждая страна шла к определенной практической цели, исход же совокупных действий решался не пожеланиями и ожиданиями, а наличностью обстоятельств и соотношением могущества. Это достаточно подтверждается изложенными эпизодами грузино-русских отношений и дальнейшим ходом событий.