Лев Никулин - Мертвая зыбь

- Разве мы этого не хотим? Мы хотим видеть Россию во всем могуществе, а не разорванную по клочкам соседями. А знаете ли вы, что этот самый Марков пытался от имени Монархического совета заключить договор с польским генштабом, а его отшили и предложили сноситься через нас, через "Трест"?

- Может быть, то, о чем вы говорите, важно, но я хочу дела, понимаете ли, дела!

- Что вы называете делом? "Возню с револьверчиками, булавочные уколы", как говорит Врангель?

- Врангель? Он работает на себя! Я хочу, чтобы вы встретились с Кутеповым! Где угодно, хоть на луне, но встретились.

В это время послышался условный стук в дверь.

- Радкевич?

- Нет. Вероятно, Стауниц.

Действительно, это был Стауниц. Остановился на пороге и сказал не без яду, обращаясь к Якушеву:

- Флиртуете?

- Еще бы!.. - вздохнул Якушев и, как всегда, легко и не без изящества перешел на светскую болтовню: - Был бы я лет на десять моложе... "Ты помнишь ли, Мария, один старинный дом и липы вековые над дремлющим прудом?"

- Это чьи стихи? - заинтересовалась Захарченко.

- Угадайте: "Безмолвные аллеи, заглохший старый сад, в высокой галерее портретов длинный ряд..." Алексея Константиновича Толстого. "Ты помнишь ли, Мария, утраченные дни?"

- Я-то помню утраченные дни. А помните ли вы, Александр Александрович?

- Помню, еще как помню.

- Вы, я вижу, любитель стихов. Мой покойный шеф тоже любил при случае прочитать вслух стишки, - сказал Стауниц.

- Савинков?

- Именно он. Одно стихотворение часто читал в хорошие минуты. Оно мне нравилось, я даже запомнил.

- Какое же? - равнодушно спросила Захарченко.

- А вот. - Стауниц откашлялся, скрестил на груди руки и начал:

Когда я в бурном море плавал

И мой корабль пошел ко дну,

Я так воззвал: "Отец мой Дьявол!

Спаси, помилуй, я тону.

Не дай погибнуть раньше срока

Душе озлобленной моей

Я власти темного порока

Отдам остаток черных дней".

Стауниц увлекся и не читал, а декламировал, слегка завывая:

И Дьявол взял меня и бросил

В полуистлевшую ладью,

Я там нашел и пару весел,

И серый парус, и скамью.

И вынес я опять на сушу,

В большое злое житие,

Мою отверженную душу

И тело грешное мое.

- Декадентство какое-то... - сказала Захарченко.

- Это стишки Сологуба. Ну и тип ваш Савинков!

- А вы знаете, - продолжал Стауниц, - это ведь из биографии Савинкова... Он мне сам рассказывал: был смертником, сидел в Севастопольской военной тюрьме, ждал повешения, а его в тысяча девятьсот шестом году некто Никитенко, отставной флотский лейтенант, вывез из Севастополя на одномачтовом боте и через три дня доставил в Румынию, в Сулину... Года не прошло - Никитенко повесили, готовил якобы покушение на царя, великого князя Николая Николаевича и Столыпина. Выдал Никитенко провокатор, казак из конвоя царя, охранник. И Савинков хоть бы доброе слово сказал о Никитенко, который его избавил от петли. Человек для него спичка: понадобился - взял, потом сломал и бросил...

- А с вами вот не мог он этого сделать, - сказал Якушев.

- Не на дурака напал.

- Я иногда о нем думала... Мы могли бы использовать Савинкова, а потом, конечно, повесить. Что это у вас, Стауниц?

- Коньячок. "Мартель". Заграничный подарочек.

- И вы молчали? - встрепенулся Якушев. - Такая прелесть! - Потом осекся, вспомнив, что Старов предупреждал: "Не пейте с ними. Вдруг потеряете над собой контроль". - Пожалуй, не стану пить сегодня. Вчера ночью сердце пошаливало.

- А мы с вами выпьем, Мария Владиславовна. У вас сердце не шалит?

- Ой, не зарекайтесь, - и Якушев погрозил им, усмехаясь. - Ну, пожелаю вам счастья... Но помните: "Сколько счастья, сколько муки ты, любовь, несешь с собой". Так поется в цыганском романсе.

- А вы не тревожьтесь, - сухо сказала Захарченко, - мне не до любви.

Якушев ушел. По дороге на станцию он размышлял о том, как поедет в Париж с Марией Захарченко для свидания с Кутеповым. Разумеется, Мария ничего не знала о решении, состоявшемся в доме на Лубянской площади.

Для поездки в Париж предполагалось подготовить "окно" на границе Финляндии. Организация "окна" требовала серьезных хлопот. Вообще эта поездка, целью которой было прощупать почву в эмигрантских кругах в Париже и в Общевоинском союзе Кутепова, была очень сложной.

Якушева немного беспокоила возникающая близость Стауница и Марии Захарченко. Это была не просто болтовня за коньячком. Не такая дама Захарченко, чтобы болтать о пустяках.

Он сказал при встрече Стауницу:

- Эдуард Оттович! Вы, надеюсь, понимаете, что с "племянниками" надо держать ухо востро. У нас, у "внутренних", свои интересы, мы не для них таскаем каштаны из огня. Вы меня понимаете?

- Александр Александрович! Я не мальчик. Можете рассчитывать на меня. А заколотить с ней дружбу полезно для нас обоих. Все, что я выведаю, будете знать и вы.

- Союз до гроба? - Якушев протянул руку Стауницу.

И все-таки на душе было тревожно.

51

Беспокоил "охотнорядец" - Дядя Вася. Для этого человека убийство было сущим пустяком. О нем знали, что он уцелел после разгрома банд Антонова на Тамбовщине. В Москве связан с людьми, которых разыскивал уголовный розыск. Дядю Васю приметила Мария Захарченко и вела с ним таинственные беседы. Якушев говорил ей: "Осторожнее с этим субъектом".

- Еще чего... Не таких видела.

- Он по уши в крови.

- Таких и надо. У него рука не дрогнет.

Нужно было избавиться от Дяди Васи. Он имел свои связи, и надо было их нащупать. Дядю Васю поддерживали кавалергард Струйский и барон Нольде.

Зубов рассказал, что однажды, подвыпив, Дядя Вася предлагал:

- Каво хошь из банковских уберу. И деньги возьму.

- Это же налет?

- Ну налет. Все денег ищете, а они под носом.

- Без штаба решать нельзя.

- Возьмем деньги - штаб спасибо скажет. Да и нам перепадет.

- А Федоров против...

- Барин. Чистоплюй.

Старов тоже подумывал, как избавиться от антоновца, не всполошив МОЦР. Этот субъект был опасен не менее, чем Захарченко и ее супруг. Но они находились под наблюдением Стауница, а Дядя Вася мог действовать самостоятельно.

Как-то Якушеву по делам службы пришлось несколько часов провести на совещании в НКПС. Дома, когда пришел, сказали, что его разыскивал по телефону Козлов (то есть Старов). Этот человек не стал бы звонить по незначительному делу. Якушев позвонил Старову.

- Прочти "Вечернюю Москву", сообщение на четвертой полосе, - сказал Старов.

В заметке "Дерзкое ограбление отделения Госбанка" рассказывалось о раненом милиционере, убийстве одного грабителя и бегстве другого.

В ту же минуту позвонил Стауниц:

- Читали?

- Вы этого ожидали?

- Нет. Предполагал, что готовится другое.

- Ждите меня в складе. Еду.

В складе на Болоте его ожидали Ртищев, Зубов и Стауниц.