Алексей Дельнов - Франция. Большой исторический путеводитель

Трудности обозначились еще в первые годы правления Жискара д'Эстена, но тогда казалось, что они связаны с вполне очевидными причинами. Во время арабо-израильской войны 1973 г. «нефтяные шейхи» резко взвинтили цены на «черное золото» - основной источник энергии для западных стран. Потом цены еще несколько раз подскакивали уже по воле ОПЕК (Организации стран - экспортеров нефти), и к 1981 г. выросли в 12 раз.

На Францию, импортировавшую 90% потребляемой нефти, свалились серьезные проблемы. Показатели очередных 5-летних планов по росту ВВП (предполагалось - на 5-6% в год) были провалены.

Более того, в 1975 г. произошло нечто невероятное: объемы производства резко сократились, в промышленности - на 8%, в сельском хозяйстве - на 6%. В последующие годы ситуация несколько выправилась, но темпы роста не достигали и полутора процентов. Стало ясно, что «славное тридцатилетие» - теперь уже достояние истории.

Только спустя годы более-менее прояснился истинный смысл и масштаб происходящего. Именно тогда начались тектонические подвижки в недрах цивилизации. Выдающиеся достижения научно-технической революции (в их числе - те, которые мы недавно научились называть нано-технологиями, зачастую слабо представляя, о чем идет речь), глобализация мировой экономики (в первую очередь - рост числа и кооперация всепроникающих транснациональных монстров, не признающих ни границ, ни правительств), извращение среды обитания всего живого на земле - все это коренным образом изменило мир.

С одной стороны, люди - осознанно или нет - стали по-другому воспринимать действительность: ценить то, на что прежде не обращали внимания, или о чем не задумывались (но что неожиданно превратилось в дефицитный экологический ресурс), или чего прежде и вовсе не существовало - а что-то потеряло свой смысл, утратило спрос.

Проще говоря, проклятый прогресс, топая своей неумолимой поступью, сделал еще один резкий скачок - и кого-то подбросил ввысь, а на кого-то наступил. Открылись невиданные прежде возможности, необъятные перспективы деятельности - но жестокий удар обрушился на целые регионы, профессии, отрасли производства.

Наша советская родина в лице своих престарелых руководителей этот скачок проморгала: застопоренное состояние западных экономик с правоверно-марксистским удовлетворением было воспринято как начало очередного кризиса, только на этот раз более приглаженного за счет кейсианских государственно-монополистических премудростей - но зато и более растянутого во времени. Хотя и собственные показатели были довольно бесцветными, и можно было бы осениться подозрением, что на Западе началась всеохватывающая структурная перестройка - не только технологическая, но и ментальная. А то у нас продолжали в массовом порядке плодить ЭВМ (электронно-вычислительные машины - слово «компьютер» применялось только с оттенком иронии и куража) производства Минского и прочих радиоламповых заводов. Их устанавливали куда ни по-подя - громоздкие, ненадежные, без всякого расчета на какую-либо отдачу. А без них никак было не можно: ведь в типовом техпром плане наличествовал обязательный раздел «Использование вычислительной техники», да гуляла модная аббревиатура АСУП (автоматизированные системы управления производством) - под нее тоже бесплодно тратились многие миллиарды.

Франция тоже не была на самом гребне волны НТР, во всяком случае, далеко не во всем. Но ее спецам не надо было далеко ходить, чтобы чему-то подучиться и что-то подсмотреть, не надо было красть технические разработки (на чем, например, попались советские дипломаты на авиационном салоне в Ла-Бурже). Главное же - Франция вовремя озадачилась.

Но быстрее всех перестраивались США и Япония, за ними - Англия и Германия. В США к власти пришел неолиберал Рейган, в Англии - мадам Тетчер. Последняя лучше всех уловила суть момента: сейчас не время мириться с благодушным самодовольным полусном госсектора, не до альтруистической подкормки убыточных и отсталых отраслей. Надо браться за ум в самом широком интеллектуальном смысле. Опоздавший рискует опоздать если и не навсегда, то очень надолго.

Во Франции, как и в Англии, тоже был большой и малоэффективный госсектор. Жискар д'Эстен пошел на частичную приватизацию, сделал первые шаги в направлении структурной перестройки промышленности: убыточные отрасли не дотировались, зато делались крупные вложения в информатику, в электронику, в то, что на них базируется. Ради этого сокращались социальные программы.

Значительная часть общества сначала восприняла эти шаги в штыки. В результате аристократа д'Эстена заменили на социалиста Миттерана. Поначалу он провел несколько громких национализаций в соответствии с «Совместной программой» - а через какое-то время оказался не «добрее» своего предшественника. Как человек высокообразованный и компетентный, он не мог действовать иначе - даже когда стоял во главе «правительства левых сил», даже когда в парламенте было очень много социалистов и коммунистов. Из его речей почти исчезли предвыборные лозунги - вместо них он предпочитал типично голлистскую риторику, вроде «борьбы против кланов и банд» и «противостояния партиям, стремящимся захватить всю полноту власти». А в государственной собственности к 1993 г. остались только железные дороги, метро, несколько важнейших объектов энергетики, несколько угольных шахт и некоторые каналы телевидения.

Тем временем безработица возросла по сравнению с 60-ми годами в 10 раз и приблизилась к 2 миллионам, значительная часть молодежи оказывалась не у дел сразу после школьной скамьи или университетской аудитории.

В самом плачевном положении оказались иммигранты из Африки и Азии, в большинстве своем мусульмане. Имея заниженные жизненные стандарты, в прежние благополучные годы они могли без особого труда вести вполне устраивающее их существование. При этом многие из них не очень-то стремились интегрироваться в окружающий их европейский мир, предпочитая жить своими общинами - плодясь и множась. Теперь оказалось, что далеко не все они нужны этому миру. Кое у кого разыгрались нервы: дело дошло до того, что иммигранты, число которых не достигало 7% населения Франции (3,7 млн. человек) стали совершать большинство преступлений. Уровень преступности «на душу населения» в Париже (123 на 1000 в год) стал выше, чем в Лондоне, Нью-Йорке и Чикаго. А ведь совсем недавно французы гордились тем, что у них одна из самых криминально безопасных столиц.

Этим не преминули воспользоваться политики. Самый известный из них - Жан-Мари Ле Пен, бывший пужадист и ультраколониалист, а впоследствии - добрый товарищ Владимира Вольфовича Жириновского. В 1984 г. на выборах в Европейский парламент за Национальный фронт Ле Пена было отдано 11% голосов.