Анатолий Нутрихин - Жаворонок над полем

Возле самого села, под яром, вьется в зарослях ив тихая Аремзянка. Неглубокая речка, но водятся в ней серебристые окуньки, красноперые караси, светло-зеленые полосатые щурята. Вглядись в воду и заметишь, как мелькают на песчаном дне стремительные рыбьи тени. Конечно, местами берега так заросли, что к речке не проберешься: стеной стоят деревья и кусты. Ловят ребята обычно там, где Аремзянка вырывается из чащи на простор, пересекает луг, скапливается перед плотиной. Они нарезают охапки гибкого ивняка и плетут из него гладкие, прочные корзины. Этому нехитрому ремеслу научил их белый, как лунь дед Никодим. Корзинки детвора ставит у берега или вовсе перегораживает ими Аремзянку. Двое босоногих ловцов, закатав штанины, а то и сбросив порты, гонят рыбешку вниз по течению, шуруя палками под береговыми обрывами, корягами и камнями. Она в страхе удирает, и часть ее заплывает в ловушки.

Плетенки выворачивают на берег, и вот трепыхаются в траве караси, плотвички, пескари и прочая мелочь. Изредка залетают в ловушки и щуки. Брать их надо острожно. Иначе зубастая вцепится в палец и придется ей пасть ножом разжимать ... Однако хищницы покрупнее ловятся нынче в Аремзянке редко: разрослось село, люди распугали рыбу. Не то, что в те времена, когда дед Никодим был еще мальчишкой. Теперь хочешь щуку добрую - ступай на Рябовку, Сосновку или иные дальние речки. Там, в трудно проходимых зарослях дремлют щуки - во, по локоть! Фунтов на пять-шесть. Попадаются большие окуни, гальяны. А на ушицу натягаешь и возле дома...

Впрочем, не в одной рыбалке прелесть деревенской жизни. Еще приятнее поездки в ночное. Поздним вечером замирает улица. Давно пригнали стадо. Не слышны удары тугих струек молока в позванивающие стенки подойников: хозяйки уже заперли буренок и звездочек в хлевах. Где-то волнующе затренькала балалайка. Ей вторит другая: это парни выманивают подруг на гулянье за околицу, в хоровод. Возле менделеевского дома - стук лошадиных копыт, голоса.

- Паша, Митя, в ночное едете? - подъехав к самому окну, бойко, но не без учтивости, спрашивает один из верховых, Петька Шишов - правнук дедушки Никодима.

Плечистый, вихрастый, он привычно восседает на неоседланной кобылке, а та, резвуха, пританцовывает, и всаднику приходится натягивать поводья. С Петькой, тоже верхами, его дружки: долговязый рыжий Ганька Мальцев и Ванятка Вакарин, семилетний шустрик, которого приятели усаживают на конскую спину, самому ему еще не взобраться.

- Маменька! Отпусти в ночное... - умоляют в два голоса Марью Дмитриевну Паша и Митя.

Та на мгновение задумывается. По выражению ее стареющего, но еще красивого лица нетрудно догадаться, что она колеблется. Конечно, сыновья уверенно держатся в седле. И все-таки беспокойно за них. И не без причины: в шесть лет Митя свалился с лошади - вывихнул руку в плече. Пришлось два месяца водить его в Тобольске к доктору Дьякову на массаж. И все обошлось, а сколько переживали родители?

- Ну, пожалуйста, - настаивает Митя.

И Марья Дмитриевна уступает:

- Езжайте, пострелы. Только осторожнее, ради бога. Ты, Петр, за ними присмотри...

Петька Шишов солидно кивает, мол, не сомневайся, хозяйка, все будет хорошо. Спешившийся Ганька подводит к крыльцу двух саврасых, протягивает братьям поводья. Марья Дмитриевна торопливо скрывается в доме и выносит сумку с наспех собранной едой. Шишов ударяет пятками в кобыльи бока, и лошадь трогается с места. За Петькой следуют остальные. Кавалькада чинно едет за околицу.

Но вот село позади. Юные всадники громко перекликаются. Кони уже рысят, стучат копыта в дорожную твердь.

Митя воображает себя лихим гусаром. Ветер упруго дует ему в лицо, треплет волосы. Грудь мальчика вбирает прохладный воздух, насыщенный ароматами трав. Впереди темный загадочный простор. Возникает ощущение полета. В такие минуты влюбляешься в верховую езду на всю жизнь...

Наконец, и луг. Отава устилает его зеленым ковром. Петька и Ганька ловко стреноживают лошадей. Остальные собирают хворост в прибрежных кустах, разжигают костер. Валежник дымит, подсыхая. Наконец, пламя набирает силу. Из мрака тянутся к нему любопытные конские морды. Мальчишки дают лошадям хлеб, и те берут его влажными бархатными губами.

Пора позаботиться и о себе. Ребята закапывают в горячую золу картофелины и через некоторое время выкатывают их прутиками. Почерневшие картохи остужают, перебрасывая с ладони на ладонь, чистят и поглощают с хлебом и солеными огурцами. Наконец, животы туги, словно барабаны. Ганька негромким голосом заводит сказку про водяного и русалку. Поначалу его внимательно слушают, но Ванятка вскоре засыпает, тихонько посвистывая носом. А через десяток минут ровный Ганькин говорок погружает в дрему и остальных.

- Эдак, ребята, мы сейчас все уснем, - ворчит Петя. - Лучше споем...

И он тут же затягивает частушку:

Где-то рядом выстрел дали,

По реке пошел туман.

Что головушку повесил,

Наш отважный атаман?

Из лесочка выстрел дали,

Милочка заплакала,

На мою белу рубашку

Кровушка закапала...

Петька знает пропасть бойких, лихих песенок и складывает их в одну, бесконечную. Митя завидует его цепкой памяти, хотя и сам знает не один десяток частушек. Голоса разносятся над ночным лугом. Сел разбуженный Ванятка. Поет уже не один Петька, а целый хор:

Нас побить, побить хотели:

Только поцарапали...

Повалили средь деревни,

Колышком побрякали...

Но азарт певцов ослабевает. Ночь настраивает на покой, и задор уступает место мечтательности, даже грусти. Ганька заводит песню про казака, который возвращался издалека в родные края, мечтая увидеть жену. Приезжает в село, а ему говорят, что казачка изменила, "другому сердце отдала". Елки-моталки! Переживает мужик, мальчишкам его жаль.

- Но, не раскисать! - командует Петька.

Лукаво окинув взглядом ватагу, предлагает потешиться в загадки. Остальные соглашаются, и Шишов продолжает:

- Братцы, смекайте. Кто сообразит первым, дает остальным по щелбану. Играть безотказно и безобманно. Слухайте: два стоят, два лежат, пята ходит, шеста водит, седьма поворачивает?

Митя торопливо перебирает в уме возможные ответы и выпаливает:

- Мельница!

- Нет.

- Телега, - неуверенно произносит Паша. Он смущен собственной несообразительностью, все-таки гимназист, переведен в пятый класс...

- Туго отгадываете, сударики! - торжествует Петька. - Ответ нехитрый дверь!

Проигравшие подставляют лбы, и Шишов бьет старательно, со вкусом и щадит только Ванятку.

Надоедают и загадки. Мальчики засыпают на охапках сена, надерганных из сметанных на лугу копен. У сникшего костра - один Шишов. Время от времени он подбрасывает в огонь сучья, и те вспыхивают, посылая в небо густые желтые искры.