Джон Мэн - Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы

Весь этот громадный, в высшей степени дорогостоящий и страшно неповоротливый аппарат считался жизненно необходимым для функционирования государства, поскольку создавал контекст для человеческих действий и связывал их с космосом. Он поддерживал общественную иерархию, обуздывая непомерные аппетиты человека. Он действовал там, где переставал действовать уголовный кодекс, так как не принуждал людей и не наказывал их. Он подтверждал благость мирового порядка и роль императора в посредничестве между землей и небом. По сути дела, он был огромным общественным гироскопом, поддерживающим стабильность общества (и это одна из причин, почему династии столь часто продолжали править, даже практически лишившись могущества, до самого конца, который, казалось, наступал внезапно). Последующие династии следовали примеру Тан, производя собственные кодексы ритуалов. Если Хубилай хотел, чтобы его всерьез принимали за китайского правителя, ему требовалось вооружиться именно этим.

Поэтому на исходе среднего возраста Хубилай демонстрировал и упорядочивал изо всех сил, которых у него было больше, чем у любого тогдашнего монарха на земле. Если ты правишь третью населенной Азии, а твои родственники правят всем остальным; если в то же время твои первоначальные претензии на власть выглядят немного шаткими; если ты стареешь, прибавляешь в весе, легко сбиваешь дыхание и морщишься от боли в подагрических ногах — то, естественно, желаешь разыгрывать спектакль, насколько у тебя хватает сил. В годы после 1274 года Хубилай обладал большим богатством, чем любой монарх в истории, и, видят небеса, знал, как использовать это богатство для демонстрации и укрепления своей власти. Но он не стал прикидываться китайцем, рабски следуя танским предшественникам в своих церемониях и ритуалах; его цель по-прежнему состояла в уравновешивании монгольского и китайского начал, и применяемая им для этого техника включала в себя хорошо испытанные средства внушать трепет — ритуал и демонстрацию, поднимающие его от человека до монарха, а от монарха до полубога.

Опорой его власти, через которую его влияние распространялось на весь Китай и за его пределы, служил двенадцатитысячный двор, состоявший из родственников, сановников и офицеров, и у каждого в этой толпе имелось по меньшей мере три набора парадной одежды, несколько менее богатые аналоги нарядов самого Хубилая, по одному для каждого из трех главных государственных праздников — дня рождения хана в конце сентября, Нового Года и ежегодной весенней охоты. [34] Число этих праздников в источниках возрастает с ходом времени, часто до четырех, а иногда до 12 или 13 (в версиях Поло слова trots и treize/tres вполне взаимозаменяемы). (Прим. авт.)

Взять хотя бы Новый Год. Это был праздник, предназначенный подчеркнуть как китайскую, так и монгольскую санкции хана. Один из величайших китайских праздников, при Хубилае он был вдвое значительнее, так как имя его династии, Юань, наряду с прочим означает «первый», особенно первый месяц лунного календаря. (Сегодня два календаря, лунный и григорианский, действуют в Китае параллельно). И это был также один из важнейших монгольских праздников. До сих пор, как всегда в сельской местности, в первый день первого месяца — день «Белого Месяца» — встают с утра пораньше, надевают самые лучшие одежды, выходят из юрты, кланяются в сторону востока, а потом в сторону остальных стран света, и, плеснув в воздух немного молока или водки Синему Небу, возвращаются почтить буддийские образа или, что более вероятно в наше время, фотографии покойных членов семьи. Отец-хозяин юрты отливает Синему Небу немного сброженного кобыльего молока, дети преподносят родителям шелковые шарфы, сложив руки на правильный лад. Следуют поклоны и благословения. Потом пьют чай, ходят в гости, вспоминают, как было в старину, в общем, укрепляется сеть общественных связей.

Придворный церемониал Хубилая смешал эти простые частные ритуалы с китайскими придворными торжествами, создавая празднество гигантских масштабов, всеподавляющее утверждение личной и государственной власти. Марко Поло описывает его. Тысячи людей — по его словам, сорок тысяч, хотя мы должны помнить о его привычке бросаться подозрительно круглыми цифрами, — облаченных в белое, в должном порядке следуя за царской семьей, перетекают из Большого Зала на окружающие площадки. Какой-то высокопоставленный сановник — Поло не уверен, кто именно, верховный шаман, буддийский священник или старший управляющий двора — призывает «склониться и почтить», и все собрание четырежды бьет челом об пол, совершая массовый коутоу . Затем следует песня, потом священник затягивает молитву: «Великое Небо, простершееся над всем! Земля, руководимая Небом! Взываем к вам и молим вас осыпать благословениями своими императора и императрицу! Да живут они десять тысяч лет, сто тысяч лет!» После чего каждый священник подходит к алтарю и машет кадилом над табличкой с высеченным на ней именем Хубилая. Из всех углов выступают чиновники с подарками в виде золота, серебра и драгоценных камней, многие из них в восемьдесят одном экземплярах, поскольку 81 — вдвойне благоприятное число (девять, помноженное на девять); сокровища эти выставляются на обозрение в сундуках на спинах целой колонны богато украшенных слонов и верблюдов.

После этого переходят к трапезе. Хубилай сидит за столом, расположенным на высокой платформе, вокруг него, несколько ниже — князья-чингисиды и их жены. С одной стороны зала стоит огромный стол с готовыми блюдами на выбор, украшенный резьбой в виде зверей. Центральное место на нем занимает золотая винная чаша величиной с бочонок. У нее имеются четыре краника, из которых слуги наливают вино в золотые кувшины. Дальше зал расчерчен рядами из нескольких сотен столов поменьше, а по обеим сторонам этих столов уложены ковры, на которых сидит стража и ее офицеры. По одну сторону тронного возвышения находится оркестр, его руководитель не сводит глаз с императора.

Поло упоминает странный элемент в этой сцене, многозначительную деталь, напоминающую о кочевых корнях Хубилая. Всякий, кто путешествовал по современной Монголии, поймет. Входя в гер , надо позаботиться шагнуть прямо через порог, нижнюю планку дверной коробки, не задев его. Никто не знает происхождения этого суеверия, но невозможно отрицать его силу. Задеть порог по ошибке — дурное предзнаменование; нарочно же встать на него было бы преднамеренным оскорблением. Вряд ли в Большом Зале Хубилая имелся настоящий порог, через который требовалось перешагивать, но тем не менее у каждой двери стояли двое рослых стражников, вооруженных дубинками, зорко следящих за тем, не нарушит ли кто обычай. У себя дома в Монголии раба могли запросто убить, если он наступит на порог нойона. На государственном банкете Хубилая не происходило ничего столь жестокого, но все же с этим не шутили. Страже приказывали оскорблять и унижать нарушителей этого правила, сдирая с них наряд или нанося им несколько номинальных ударов палкой. Пощадить могли только невежественного иностранца — в этом случае на него набрасывался старший чиновник, объясняя придворные обычаи.