Борис Кагарлицкий - От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации

Советские историки справедливо добавляют, что даже и без событий в Сицилии, битва на Курской дуге была бы немцами проиграна — наступление германских войск выдыхалось. Однако события в Сицилии показали, что на средиземноморском театре военных действий можно сравнительно небольшими силами и быстро достигать весьма значительных стратегических результатов. После того как была прорвана блокада Мальты, на море господствовал Британский флот, а союзники имели возможность высадиться в практически любой точке огромного побережья Балкан и Южной Италии, создавая в перспективе угрозу Румынии, а в случае быстрого успеха — немецким войскам на южном фланге Восточного фронта, Будапешту и Вене. Напротив, в Северной Франции атаковать надо было сравнительно узкое, тщательно подготовленное к обороне пространство, в зоне действия основных сил немецкой авиации и подводных лодок, позиции насыщенные превосходными тыловыми коммуникациями, в непосредственной близости от самой Германии.

Принято считать, что отвергая Балканский план Черчилля, Сталин исходил из геополитической логики, стремясь в перспективе распространить советское влияние на Балканы и Восточную Европу. Скорее всего подобные соображения были не чужды генералиссимусу, но ничуть не в меньшей (а учитывая обстоятельства 1943 года, даже в большей) степени руководствовался он стратегическими соображениями. Парадоксальным образом, хотя «Балканский план» в большей степени мог облегчить положение советских войск в 1943–1944 годах, чем открытие Второго фронта во Франции, он приближал окончание войны и полный разгром Германии в куда меньшей степени, чем высадка в Нормандии, которая непосредственно угрожала бы индустриальным и жизненным центрам «Третьего рейха». Иными словами, если в плане Черчилля преобладала тактика, то требования Сталина были продиктованы соображениями стратегии.

Если у Сталина, таким образом, было более, чем достаточно оснований отвергнуть Балканский план Черчилля, то куда менее очевидно, почему Сталина в Тегеране поддержал Рузвельт. Рассказы дипломатов о личном влиянии, которое оказывал генералиссимус на американского президента, остановившегося в советском посольстве, относятся скорее к области исторических анекдотов. А с точки зрения общей логики соперничества между Востоком и Западом, позиции Рузвельта должны были бы совпадать с позициями британского премьера. Однако руководство Соединенных Штатов в тот период прежде всего было озабочено не сдерживанием коммунизма, а перехватом у Британии глобальной гегемонии [1210].

Английский историк Питер Кларк (Peter Clarke) отмечает что задолго до Тегерана имел место «долгосрочный стратегический спор между союзниками». Планы британского премьера систематически отвергались руководством США: «не только Сталин жестко выступал по вопросу о Втором фронте: Черчилль и Рузвельт решительно не могли договориться по этому вопросу между собой в течение почти двух лет» [1211].

В 1942 году вооруженные силы Британской империи все еще существенно превосходили американские, но военная мощь США нарастала с каждым днем на фоне усиливавшейся зависимости англичан от экономической помощи и поставок вооружения из-за океана. В этих условиях американские политики постоянно настаивали на том, чтобы совместные операции проводились под командованием их генералов, несмотря на то что последние и по опыту, и по компетентности существенно уступали британским.

Солидаризируясь с Москвой, американское руководство систематически ослабляло влияние Лондона. А высадка в Нормандии окончательно изменяла военно-политическое соотношение сил на Западе. Если на Балканах британцы (с их флотом, боевым опытом и политическими связями) могли бы играть решающую роль в организации Второго фронта, то дорогостоящая и технически крайне сложная операция в Нормандии могла быть реализована лишь при неоспоримом лидерстве США. Тегеранская конференция оказалась не столько дипломатическим успехом Сталина, сколько историческим поражением Англии в отношениях с Соединенными Штатами.

Военно-технический перевес США усилился после изобретения и применения атомного оружия. Японские дипломатические шифры были взломаны американцами и англичанами уже в середине войны, и западные союзники были неплохо осведомлены о положении дел в Токио. Не было особых сомнений в том, что воля к сопротивлению у японского руководства подорвана. В 1946 году американские военные сами признавали, что Япония должна была в любом случае капитулировать еще до конца 1945 года и это произошло бы, «даже если бы атомные бомбы не были сброшены, даже если бы Россия не вступила в войну, и даже если бы вторжение на Японские острова не планировалось бы и не готовилось» [1212]. Атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки не имела военного смысла — это был акт устрашения, адресованный не столько японцам, сколько союзникам Америки. Русские должны были испугаться, а западные союзники понять весь масштаб технического разрыва между ними и американцами. В последнем случае, впрочем, расчет не оправдался. Собственным ядерным оружием вскоре смог обзавестись не только Советский Союз, но также Великобритания и Франция, а позднее и Китай. Однако наращивание ядерных арсеналов в 1960-е и 1970-е годы привело к тому, что только СССР и США оказались обладателями стратегического ядерного потенциала, тогда как остальные державы, получившие доступ к новому оружию, могли лишь использовать обладание им в качестве символического доказательства своей принадлежности к числу «великих держав».

Послевоенная реорганизация капитализма закрепила новую расстановку сил. На протяжении ряда лет систематически выстраивается система институтов, призванная обеспечить американскую гегемонию. Бреттон-Вудское соглашение (Bretton Woods agreement) установило ведущую роль американского доллара. Подобное положение американской валюты не только фиксировало мощь экономики США. Британский фунт, несмотря на политическую и финансовую мощь империи, никогда не играл подобную роль, выступая всего лишь одной из европейских валют, наряду с прочими. Викторианская эпоха была временем, когда золото, выступая в роли мировых денег, позволяло обеспечивать «нейтральный» стандарт для финансовых систем во всех концах планеты. Напротив, глобальная роль доллара сделала денежную политику и Федеральную резервную систему США инструментами глобальной гегемонии. Господство доллара окончательно разрушало экономическое единство Британской империи. Распад единого хозяйственного пространства, начавшийся во время Великой депрессии, был теперь закреплен официальными соглашениями: «имперские предпочтения теперь превратились в пустой звук, напоминание об ушедших в прошлое временах начала века» [1213].