Александр Зиновьев - Русская судьба, исповедь отщепенца

Из армии я вернулся с чемоданом рукописей. За довольно большие деньги мне перепечатали на машинке повесть, которую я считал наиболее законченной и безобидной. Это была "Повесть о предательстве". Темой повести было взаимоотношение гражданского долга и личной дружбы. Я приложил немало усилий к тому, чтобы придать повести официально приемлемый вид. Я свел к минимуму юмористические и сатирические места. Главным героем сделал доносчика. Его донос на друга изобразил как исполнение долга. И даже изменил название: назвал ее "Повестью о долге". Одну копию я отнес К. Симонову, другую - писателю В.И., с которым меня познакомил университетский приятель. Симонов повесть похвалил, но посоветовал ее уничтожить, если я хотел остаться на свободе и в живых. У Симонова я познакомился с человеком, имя которого не помню. И не знаю, кто он был по профессии. Помню только, что от Симонова мы вышли вместе, зашли в какую-то забегаловку и основательно напились. Он пролистал повесть, но определенное впечатление себе составил. Он сказал, что самое криминальное в повести - то, что она внешне имеет форму оправдания подлости, и это разоблачает ее сильнее, чем если бы это была откровенная сатира. Он отметил также мою способность "смеяться без улыбки и рыдать со смехом". Этот человек дал мне совет, как стать писателем. "Чтобы стать писателем, - говорил он, - надо влезть в писательскую среду и начать крутиться в ней. Встречаться с писателями, лучше всего - с влиятельными. Делать вид, что ты восторгаешься их сочинениями. Написать что-нибудь серенькое и безобидное, но актуальное. О войне, конечно, было бы подходящим. О героизме. Показать написанное этим влиятельным писателям, выслушать их советы, учесть замечания. Кто-нибудь из них не устоит и порекомендует напечатать в каком-либо сборнике или заштатном журнале. Напечатав первый рассказик, благодари маститых покровителей. Подари оттиск рассказика с восторгами и благодарностями. Строчи второй рассказик и проталкивай тем же путем. Теперь рассказик можешь сделать получше, если, конечно, в состоянии. Чтобы было видно, что ты - растущий талант. Через несколько лет сочини повестушку. Дай ее на обсуждение в толстый журнал. Ну и покровителям, конечно. Терпеливо жди, когда решат напечатать. Самое главное - не обнаруживай, что у тебя есть способности. Лучше, если их вообще нет. Если способности есть, но маленькие, считай, что повезло. Большим писателем стать можешь. Напечатав повестушку, приложи усилия к тому, чтобы появилась хорошая рецензия. Не жалей денег на подарки и угощения. Кто-нибудь из покровителей клюнет и непременно произведет тебя в ранг подающих надежды. После рецензии добивайся вступления в Союз писателей. Лезь во все дыры. Участвуй в комиссиях. Холуйствуй перед всеми. Лижи задницу всем, кто может быть полезен. Добивайся авансов и всяческих благ. Чем больше урвешь, тем больше тебя ценить будут. Утвердившись, пиши толстый роман. Если ты все предыдущие советы выполнишь, роман автоматически получится именно такой, какой нужен для успеха в качестве выдающегося советского писателя".

Я здесь изложил совет этого человека в сокращенном виде и так, как суть его припоминаю теперь. Тогда он говорил долго, несколько часов. После попойки я изорвал копию рукописи моей повести, которую мне вернул Симонов, и обрывки рассовал по мусорным урнам на пути домой.

Другой писатель, В.И., нашел повесть идеологически порочной. К счастью, он вернул мне рукопись. Придя домой, я сжег все рукописи. Сжег и те рукописи, которые сохранил Борис. Едва я успел это сделать, как ко мне явились с обыском из "органов". Тот, другой писатель, надо полагать, сообщил о моем сочинении в "органы". На сей раз я дешево отделался лишь беседой на Лубянке. Из беседы я извлек один положительный вывод: очевидно, архивы "органов" были на самом деле сожжены во время паники, когда немцы подошли вплотную к Москве. Иначе мне наверняка припомнили бы довоенные "приключения".

На мысли о литературной карьере мне пришлось поставить крест, еще не начав ее. В сочетании с другими обстоятельствами это повергло меня в состояние глубокого душевного кризиса. Я решил покончить с собой. С этой целью уехал к Василию, с которым вместе приехал из армии в Москву, намереваясь воспользоваться его пистолетом. Если бы у меня не отобрали мое "почетное" оружие на границе, я, скорее всего, использовал бы его. Василий мое намерение одобрил. Но предложил перед уходом на тот свет как следует выпить. И мы основательно напились. Намерение застрелиться отпало. Но намерение разрушить себя осталось. В конце 1946 года у меня обнаружилась язва желудка. Я не стал лечиться, продолжал пьянствовать, в морозы ходил полураздетым, без головного убора. Спал где придется и как придется. Открыто издевался над всеми советскими святынями и над Сталиным. Я хотел безнадежно заболеть, быть убитым в пьяной драке или быть замученным в застенках "органов". Но мне почему-то все сходило с рук. Людям, с которыми мне приходилось сталкиваться, казалось, что я качусь ко дну и к гибели. Мне сочувствовали и любили меня за это. Не знаю, является это общечеловеческим или специфически русским качеством - способствовать падению ближнего и помогать ему в этом. Когда я потом бросил пить и начал вести здоровый образ жизни, мои друзья и знакомые реагировали на это с гневом и ненавистью.

Теперь, оглядываясь назад, я спрашиваю себя: в чем была причина того душевного кризиса? На первый взгляд объяснение кажется очевидным: возвращение прежних тяжелых бытовых условий, возвращение довоенных явлений сталинизма, крушение надежд на литературное творчество, символизировавшие для меня тогда "иной мир". Все это играло роль, конечно. Но дело не только в этом. Этот кризис был не первый и не последний. Я его связываю с явлением, которое я называю направлением личности. Это явление можно уподобить автопилоту в самолете - прибору, который восстанавливает заданный курс в случае отклонений самолета от этого курса. Такой "прибор" уже в юности сложился в моей психике. Наметилось и направление будущей жизни - ее курс. Хотя жизнь вольно или невольно шла зигзагами, мой внутренний "автопилот" все же выводил меня на заданный курс. Но в жизни наступали моменты, когда сам мой "автопилот" оказывался не в состоянии восстановить курс или когда казалось, что терялся сам курс, - терялось направление личности. А я уже не мог жить без этого внутреннего механизма. В то время я потерял свой жизненный курс.

В 1947 году я потерял самого близкого в моей жизни друга - Бориса. Ко времени моей демобилизации он окончил художественное училище. Женился. Имел дочь. Во время войны был в партизанах, сделал серию рисунков обороны Сталинграда, за которую был награжден премией ЦК ВЛКСМ. В 1946 году он работал художником в журнале "Вокруг света". Выиграл несколько конкурсов по графике. Знатоки сулили ему будущее большого художника. Это и сгубило его. Нашлись завистники. Они использовали психическую неустойчивость Бориса и его полную практическую беспомощность. Начались интриги и служебные неприятности. Он тяжело заболел. В конце 1946 года от него ушла жена, забрав с собою дочь. Умер отец. Он потерял работу. Нормальные контакты с ним стали невозможны.