Александр Зиновьев - Русская судьба, исповедь отщепенца

На примере Бориса я наблюдал одно из самых гнусных проявлений законов общества, которые я впоследствии назвал законами коммунальности (массовости). Есть два типа запретов и препятствий для одаренных людей. Одно дело - ты что-то сделал, и власти чинят тебе какие-то препятствия. В этом есть своя выгода. Ты все равно известен. Живешь на хорошем уровне. Имеешь репутацию порядочного человека. Твои достижения преувеличивают в определенных кругах. На Западе раздувают. Такая полузапретность увеличивает твой социальный вес и роль в культуре. История советской культуры полна таких полузапрещенных персонажей. Они удобны для многих. С ними вроде бы приобщаешься к чему-то запретному, но без особого риска. И для средств массовой информации такие фигуры чрезвычайно удобны. И другое дело - тебе не дают проявиться настолько, чтобы стать общественно признанной значительной фигурой, адекватной твоему таланту. При этом тебе официально не чинят никаких препятствий - это как раз было бы в твою пользу, привлекало бы к тебе внимание. Официально тебя просто игнорируют и отдают на съедение массе других людей, от которых зависит твоя судьба как человека творческого. Они сразу замечают масштабы твоего таланта и совершают сотни и тысячи мелких дел, каждое из которых ничтожно, но которые в совокупности могут убить гения любого калибра. И запрета вроде нет. Но тут о тебе умолчали, тут сказали так, что лучше бы не говорили совсем, тут не издали, тут не напечатали рецензию, тут пустили в ход клевету... И это - изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Таким путем душат медленно и незаметно, но наверняка. Пробиться почти невозможно. Только случай или чудо способны тебе помочь. Но если такое чудо случилось и ты обнаружил свои размеры, на тебя наваливаются с еще большим остервенением. И мало кто приходит к тебе на защиту, если вообще приходит. Ты неудобен для всех - для властей, для массы бездарностей, считающихся талантами и гениями, для поклонников, околачивающихся около признанных и полузапретных (особенно около таких) фигур, для прессы. Существует целая система приемов такого постепенного удушения потенциального гения. Люди овладевают ими с поразительной быстротой и без подсказок. Они действуют даже без взаимного сговора так, как будто получают указания из некоего руководящего центра.

Говорят, будто исторический Сальери был совсем не таким, как в легенде. Но если это и так, легенда все равно ближе к истине. В моцартовское время на одного реализовавшегося Моцарта приходился один Сальери. В наше время на одного потенциального Моцарта находятся тысячи актуальных Сальери, действующих еще более подло и мелко, чем легендарный Сальери. Прогресс!

Впоследствии я внимательно наблюдал фактическую ситуацию в культуре в смысле действия критериев оценки деятелей культуры. Есть два рода критериев - критерии социального успеха и критерии реального вклада в культуру и новаторства. Они не совпадают. Их расхождение в наше время стало вопиющим. Критерии социального успеха фактически разрушили критерии успеха творческого. Наблюдение таких явлений было для меня одним из источников будущих социологических идей.

В начале 1947 года в Москву приехал Василий. Я познакомил его с женщиной, с которой я короткое время работал в артели игрушек. Я числился инженером в этой артели. Мои обязанности заключались в том, чтобы подписывать какие-то бумажки. Я заметил, что это могло плохо кончиться для меня, и уволился. Василий устроился на мое место и женился на женщине, о которой я упомянул. Она была заведующей складом артели. Кстати сказать, женщина была довольно интересная. Василий, во всяком случае, был ею доволен и не выказывал намерения разводиться. Сначала он пытался работать честно, даже сделал какие-то рационализаторские усовершенствования. Но быстро убедился в том, что честно работать нельзя. Начальство требовало денег, считая артель источником левых доходов. А встав на путь преступления, он, как и многие другие бывшие фронтовики, покатился по нему до конца. В артели обнаружились крупные хищения. Василию грозил большой срок тюрьмы. И он застрелился из того "почетного" оружия, документ на которое он подделал из моего наградного документа.

Мне удалось добиться того, чтобы его похоронили как героя войны, а не как подлежавшего суду преступника. Он был, как оказалось, награжден более чем десятью орденами и множеством медалей. Жулики из артели все-таки свалили всю вину на него и, как говорится, вылезли сухими из воды.

Впоследствии я смотрел фильм "Судьба солдата в Америке". Фильм прекрасный, не спорю. Но то, что происходило в нашей стране, давало материал для десятков фильмов и книг гораздо более сильных. Но эта возможность так и осталась неиспользованной: изображение явлений такого рода было запрещено строжайшим образом. И это касалось не только послевоенных лет, но всей советской истории вообще. После смерти Сталина было дозволено писать о репрессиях. Но самые основы жизни общества так и остались нетронутыми. Думаю, что мои "Зияющие высоты" явились первой в русской литературе большой книгой, имевшей сознательной целью анализ реальных прозаических будней советского общества как основы всего общественного здания.

Моральная деградация общества началась еще во время войны. Но в войну она прикрывалась и даже сдерживалась высокими целями защиты Родины. После войны этот сдерживающий фактор исчез. Коррупция, карьеризм, приспособленчество, пьянство, сексуальная распущенность и прочие негативные явления стали с циничной откровенностью доминирующими факторами психологической, моральной и идеологической атмосферы тех лет. Я принципиально отверг все это для себя лично, за исключением пьянства. Пьянство я считал морально оправданным. Более того, я относился к нему как к явлению неизбежному в условиях России, причем как к явлению социальному, а не медицинскому. В моих книгах есть много страниц на эту тему, в особенности в "Евангелии для Ивана" и в "Веселии Руси". Приведу для примера одно стихотворение: