Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

В 1923 году началась основательная чистка библиотек и книжного рынка от контрреволюционного, религиозного и прочего книжного «хлама». Еще два года ранее Главполитпросвет Наркомпроса издавал подобное распоряжение об очистке, но оно осталось на бумаге, пока за дело не взялись органы. В 1923―1924 годах на местах появились противоречивые распоряжения Президиума ОГПУ начальникам губ— и облотделов ГПУ, ставившие пространные задачи по чистке книжных собраний в соответствии с соображениями «чекистского, политического и педагогическо-воспитательного характера» [325]. Здесь нельзя не посочувствовать, поскольку новоявленные целители библиотек попали в сложные условия. Чекистские соображения говорят одно, политические — другое, а педагогика нашептывает третье. Поначалу все одолело первое — по-чекистски: всех в расход и баста! Приказано смотреть политическую литературу — значит изъять ее дочиста.

Вскоре до Президиума ЦКК РКП(б) донеслись сведения о том, что в некоторых местах из библиотек наряду с книжками отцов церкви и духовных белогвардейцев изымаются сочинения Ленина, Маркса, Энгельса, Троцкого, Лафарга и прочих подобных авторов, не говоря уже о Сервантесе и Толстом. Но после того, как в ЦК РКП(б) обнаружили, что в списки запрещенной литературы угодили и его собственные издания и циркуляры, то там в который раз изумились причудам естественного хода бытия, и решением ЦКК от 13 мая 1924 года все руководство кампанией было вновь передано в просвещенные руки Главполитпросвета луначарского ведомства [326].

Почтотелеграмма всем полномочным представителям, начальникам губернских и областных отделов ОГПУ уведомляла, что политконтроль усиленными темпами работает над проверкой крупных губернских библиотек и книжного рынка, но к чистке уездных и сельских библиотек органы еще не приступали. Население продолжает пользоваться старой народнической, эсеровской, религиозной и черносотенно-монархической литературой. ОГПУ предлагало немедленно изыскать силы и средства и наметить конкретные мероприятия для проведения кампании и закончить таковую к началу нового 1924/25 учебного года. В работе руководствоваться инструкцией Главполитпросвета и Главлита по пересмотру книжного состава библиотек и циркуляром Главлита от 14 апреля 1924 года. На книжном рынке изъятию подлежат: а) все печатные издания контрреволюционного характера; б) все издания клерикально-религиозного характера (за исключение богослужебных книг); в) произведения печати, поименованные в списках запрещенных книг, издаваемых Главлитом, причем издания, вышедшие до Октябрьской революции, могут быть изъяты только после заключения Главлита [327].

Для социалистических оппозиционеров большевизма была характерна иллюзия, что всей судебной системой заправляет чекистское ведомство. Это не удивительно, поскольку в первую очередь они имели дело именно с ним. Преувеличение размеров компетенции органов и непонимание фундаментальности и принципов работы всей советской коммунистической организации было утешительным упрощением, дескать, все держится на терроре [328]. Они не понимали всей целостности системы, где ж им было найти эффективные методы борьбы с нею? Понимал Милюков, но и то только в части идеологии, а секреты кадровой политики оставались тайной и для него.

Время периодически окрашивало ВЧК-ГПУ в разные цвета. Загадочность советской тайной полиции, всегда неохотно расстававшейся со своими секретами, способствовала тому, что, как правило, эти цвета, от пурпурно-героического до черно-преступного, отличались ровным скучноватым тоном. Либо карающий меч революции, либо орудие преступлений большевистского режима. Реальная жизнь и противоречия тайного ведомства не были видны стороннему наблюдателю. Однако советская госбезопасность, которая в силу своих обязанностей постоянно находилась на острие общественных противоречий, сама в течение всего времени испытывала сильнейшие внутренние колебания.

Как широко известны неоднократные попытки руководства ВЧК перейти к более мягкой карательной политике, так же известны и соответствующие саркастические отзывы оппонентов большевизма по поводу пустого содержания этих широко распубликованных заявлений ВЧК о смягчении карательной политики в начале 1920, 1921 годов и далее. Но в том не было изощренного лицемерия власти, которая от благозвучных заявлений об отмене казней быстро переходила к восстановлению таковых в прежнем объеме и даже сверх того. Здесь выступало объективное противоречие этой парадоксальной системы, которая опиралась на массы и в то же время была направлена против них. И предВЧК Дзержинский более, чем кто-либо другой, являл собой олицетворенное противоречие большевистской диктатуры.

В суровом рыцаре революции был очень силен заряд идеализма (как, впрочем, у всех видных большевиков, имевших в прошлом небольшевистское «пятно» в революционной биографии). Дзержинский не был твердым «ленинцем», способным следовать за вождем безоговорочно и безоглядно в направлении любой максимы. Ленин точно знал, в чем можно, а в чем нельзя положиться на своего аргуса. Несмотря на то, что Дзержинский возглавлял одно из ключевых и ответственных ведомств революции, Ленин никогда не допускал его на самые высокие этажи пирамиды власти — Политбюро и Секретариат ЦК партии, памятуя о социал-демократической слабине железного Феликса, которая, порой, бросала его в объятия самой яростной антиленинской оппозиции — например, по вопросу о Брестском мире и в очень важной дискуссии о профсоюзах [329]. По большому (большевистскому) счету Ленин не доверял Дзержинскому и был по-своему прав.

Колебания Дзержинского непосредственным образом отражались и на его руководстве чекистскими органами. После окончания гражданской войны, он пытался скорректировать их деятельность с учетом интересов широких крестьянских и рабочих масс. Это выразилось в преследованиях и даже расстрелах агентов Наркомпрода, наиболее преступно пользовавшихся своими большими полномочиями в годы продразверстки, беспощадно карал расхитителей и ротозеев — в общем, принялся активно поправлять госаппарат, немилосердно задавивший массы в период военного коммунизма. Дзержинский постоянно взывал и к своим сотрудникам, требуя быть осторожными и не нарушать конституции.

В конце 1920 — начале 1921 года, на гребне политики военного коммунизма, когда даже самые проницательные головы из большевистского Цека не могли предугадать тот стремительный обвал уступок массам, который начнется буквально через месяц, ВЧК, по инициативе Дзержинского, предприняла ряд шагов в этом направлении. 24 декабря 1920 года губчека были извещены о запрете приводить в исполнение высшую меру наказания без санкции ВЧК (за исключением приговоров по делам об открытых вооруженных выступлениях). 30 декабря был издан приказ о том, что арестованные члены различных политических партий должны рассматриваться не как наказуемые, а как временно, в интересах революции, изолируемые от общества. 8 января 1921 года появляется приказ о смягчении условий содержания в тюрьмах для заключенных из рабочих и крестьян. Вслед за этим 13 января ВЧК была сформирована комиссия по изменению карательной и тюремной политики [330].