Александр Шубин - Великая Испанская революция

11 марта 1937 г. „Солидаридад обрера“ выступила против ликвидации денежных знаков, поскольку на этот счет существуют разные мнения и тенденции. Идеологов анархо-синдикалистов смущало различие в доходах крестьян разных коллективов. „Солидаридад обрера“ 7 марта 1937 г. критически писала о разном положении коллективов: в Монблане работники получали 10 песет в день на семью, а в Альвегде, Альсанеле, Эстопилье, Бенабар Эльса — по 4 [593].

И. Эренбург писал о разных ситуациях, сложившихся в коллективах, которые он посетил в Арагоне. Во Фраге анархисты ввели равные пайки. Каждый из 10 тысяч жителей получал книжку с указанием, на сколько песет в неделю какой продукт можно брать. В книжке делались соответствующие пометки, при которых „песета“ была не купюрой, а количественной мерой продуктов, цена которых устанавливалась самим коллективом. По свидетельству Эренбурга, в кафе продуктов не было, крестьяне просто сидели и отдыхали там. Лидеры местного комитета выступали против торговли с Барселоной, опирались на собственные силы вплоть до анекдотических ситуаций. Председатель комитета предлагал доктору не покупать книгу в Барселоне, а напечатать ее в местной типографии. В Пине действовала сложная система карточек — на каждый вид продуктов и услуг [594].

Режим пайков установился и в небольшой деревне Сеса с населением 800 человек. Крестьяне были вооружены, что исключало принуждение их к порядкам, которые бы их не устраивали.

Здесь паек составлял 50 гр. мяса в день (больные получали 150 гр.), пол-литра молока, 30 гр. сахара и 5 гр. кофе в неделю, 10 папирос в день. Полагалось также четверть литра растительного масла на четверых.

Хлеб выдавался без ограничений (мыслимо ли было такое при советской коллективизации). Несмотря на то, что Эренбург был весьма скептически настроен в отношении испанской коллективизации, он вынужден признать: „Но все же они едят теперь больше мяса“ [595].

По словам местного врача, которого Эренбург счел объективным свидетелем, этой системой теперь довольно 70 % жителей [596].

В деревне Уэрто анархисты не получили преобладания. В совете коллектива состояли 60 коммунистов и 20 синдикалистов. Из 800 человек населения 5 семей не вошли в коллектив. Сам коллектив строился по модели советского колхоза, как она официально провозглашалась. Свиньи, кролики и птица оставались в индивидуальном хозяйстве. У коллектива был трактор [597], что придавало объединению и технологический смысл.

Коллектив не отменил деньги, но распределялся доход уравнительно. Одинокие мужчины получали 6 песо в день. Глава семьи — 5 песо, член семьи — 2 песо, дети до 14 лет и старики старше 60 лет — 1 песо (если не работают) [598]. „Члены комитета говорят, что уравниловка, потому что все работают пока что с энтузиазмом“. Но если уравниловка приведет к падению стимулов к труду, то можно будет ввести и трудодни [599].

По сути, в Уэрто сложилось социальное государство в миниатюре. Работники получали фиксированную поденную зарплату, остальные — пенсию. Жители собирали продукты в дар госпиталям. Работали кооперативное кафе, танцклуб, библиотека [600].

По словам Г. Эсенвейна, „характеристикой большинства коллективов, например, было сильное чувство социальной солидарности… Существовало также сильное стремление к образованию, некоторые коллективы впервые предприняли усилия к созданию школ, особенно в отдаленных деревушках, где люди веками были лишены базового права на образование“ [601].

Для вхождения в коллективы не существовало имущественных ограничений — в движении участвовали и зажиточные крестьяне. Противник коллективизации Э. Сеговия, посещавший Арагон, встречался с богатым крестьянином, вступившим в коллектив. „Как вы стали коммунистом?“ — спросил я. У него было вдосталь земли, вина, оливкового масла, чтобы жить комфортабельно. „Почему? Потому что здесь создана наиболее гуманистичная система“. В Мас де лас Матас она работала действительно хорошо. Я помню, они послали человека, который страдал от язвы, лечиться в Барселону. Это стоило ему 7000 песет — значительная сумма по тем временам, гораздо больше, чем этот человек мог бы потратить сам…» [602]Собственник магазинчика, оставшийся работать в нем после коллективизации, говорил А. Сухи: «Я не должен волноваться по поводу отдачи приказов. Я получаю достаточно средств на жизнь. Коллектив заботится обо всем. Я работал раньше. Работаю и сейчас» [603]. А. Пратс писал об участнике коллектива: «Все службы коллектива в его распоряжении. От рождения и до смерти он защищен коллективом» [604].

Конечно, логика власти и привилегий засасывала некоторых местных лидеров-анархистов, условия жизни, которые создали себе лидеры Арагонского совета, были значительно лучше, чем у крестьян Арагона в среднем. Это подрывало авторитет лидеров и облегчило впоследствии разгон этого органа [605]. Но в большинстве своем вожди анархо-синдикализма оставались пуританами.

По мнению участника коллективизации в Алосе, средний уровень жизни был таким же, как и до войны, но положение социально уязвимых слоев — значительно лучше [606]. В то же время Ф. Буркено, посетивший Арагон, считал, что «концепция нового порядка, которая осуществляется здесь, последовательно аскетична» [607]. Впрочем, содержание, выплачивавшееся в коллективах (4-12 песет в день), была в несколько раз выше, чем прежняя зарплата сельскохозяйственного рабочего. Так, например, в Альканисе платили 10 песет в день при стоимости килограмма мяса 4,5 песеты [608].

В большинстве случаев коллектив обеспечивал, как и в городе, более высокий уровень культурной жизни, нежели до коллективизации, концентрируя средства на просветительских программах. Иногда средств хватало и на модернизацию производства [609].

И. Эренбург подводил итог своим наблюдениям о жизни коллективов Арагона: «Население, привыкшее к очень низкому уровню жизни, в большинстве не страдает от установленного режима» [610].

Говоря об анархистских коллективах, писатель пророчествовал: «Однако, через 2–3 месяца эти деревни ждет катастрофа» [611]. Этот прогноз, навеянный печальным опытом советской коллективизации, не сбудется.

Эренбург оценивал коллективизацию как либерал, мнение которого сформировалось по результатам коллективизации в СССР. Он не учитывал, что причиной катастрофы в советском селе было не самоуправление и коллективизм, а государственное давление и тотальное изъятие продовольствия.

Попытка полного обобществления собственности и ликвидации товарообмена в Арагоне столкнулись не только с трудностями в сфере обмена, но и с бригадным эгоизмом. Здесь, как и в городе, преуспевающие коллективы не хотели содержать «лодырей». По словам участника коллективизации Л. Мартина «каждая рабочая группа в конечном счете руководствовалась своим собственным интересом» [612]. Конкуренция внутри коллективов дополнялась конкуренцией между ними. Началось расслоение коллективов на преуспевающие и беднеющие. Но рыночные отношения, сохранявшиеся в коллективизированном секторе в тех или иных формах, всегда ограничивались и регулировались.