Дмитрий Гаврилов - Священное опьянение. Языческие таинства Хмеля

Скорее все же в истории с обретением Одином рун речь идет именно о тисе, поскольку ясень не вечнозеленый, а Иггдрасиль «вечно зелен». Кроме того, вещества, выделяемые ветками тиса, содержат особые вещества, влияющие на психику человека «опьяняющим образом». И Один, висящий меж ветвей Мирового тиса, мог испытывать соответствующие галлюцинации. Именно такой опыт мог послужить поводом для подобной детализации сюжета, который сам по себе, конечно, неизмеримо больше спора о конкретной породе дерева.

Впрочем, Мировое древо есть прообраз всех деревьев вообще…

Не здесь ли, на стыке разных мифов и разных, в общем-то, традиций, следует искать ответ и на давний вопрос о составе священного напитка ведических ариев и прочих индоевропейцев?

О свойствах и качествах Древа, которыми наделяет его мифология не только индоевропейцев, можно говорить бесконечно, причем всегда будут оставаться еще какие-то нерассмотренные, неоткрытые стороны темы. Впрочем, сейчас нас будут интересовать лишь отдельные составляющие этого образа [57].

Один из ключей к пониманию мифологической связи именно медового напитка и Мирового древа, то есть и к реконструкции славянского варианта мифа о нем, – уже упоминавшийся нами образ пчелы. Обратимся в качестве примера к сведениям из белорусских народных представлений. Пчела связана с сюжетами, восходящими к соперничеству бога и черта при творении живых существ. Некогда бог сотворил шмелей, а черт – пчел. Как известно, от шмелей пользы никакой, а от пчел, напротив, польза очень большая. Бог предложил черту поменяться плодами их рук, однако черт не согласился. Тогда бог попросил у черта пчелу, которую тот ему и передал. Бог сделал из нее пчелиную матку, которая запела-зазвенела и увела всех прочих пчел у черта к богу (Беларуская мiфалогия, 2006, с. 399).

Эта история невольно возвращает нас к соперничеству двух творцов Вселенной, известному из ряда источников по древней славянской мифологии (Гаврилов, Ермаков, 2009, с. 72), и достойна весьма серьезного рассмотрения, правда, не в рамках данной темы. Здесь же пока принципиально важно, что мед косвенным образом (через пчелу, приносящую его) может соотноситься с темой творения и земного богатства. У Майкова также имеется родственный по смыслу заговор на торговлю: «(327) Как пчелы ярыя роятся да слетаются, так бы к тем торговым людям купцы сходились. Сказать на мед, и им намазаться» (Майков, 1998б).

Борти, прототипы ульев, делали из цельных колод дерева, первоначально воспроизводивших естественные дупла. На фото – архаичная борть из Белорусского музея народной культуры и быта в Озерищах

Кроме того, пчелу связывают с переходом времени года. У белорусов пчела предстает как служительница бога, который заснул [зимой] и которого только она может пробудить ото сна. Это пробуждение происходит перед наступлением нового солнечного года, в связи с чем, надо полагать, «валачобнiкi» (колядовщики) отождествляются с пчелиным роем: «Вот i пчолкi гудуць, / Валачобныя iдуць» (Беларуская мiфалогия, 2006, с. 399–400). Любопытно, что сходное представление известно у народа, тоже относимого к индоевропейцам (иногда даже к прародителям всех индоевропейцев) – у хеттов. Конечно, говорить о генетической преемственности таких мифологических представлений крайне смело, но если предположить, что мы наблюдаем некое сходство «способа мышления», тогда параллель кажется… скажем так, допустимой.

«Ты пчелынька, пчела ярая! Ты вылети с заморья, ты вынеси ключики, отомкни летичко, летичко теплое, лето хлебородное! Жаворонки, перепелушки, птички-ласточки! Прилетите к нам! Весну ясную, весну красную принесите нам! на жердочке, на бороздочке, и с сохой, и с бороной, и с кобылой вороной, с пряльцем, с донцем, с кривым веретенцем! Зима нам надоела, хлеб и сено поела, ручки-ножки познобила, скотинушку поморила!» (из заговоров Оренбургской губернии; Круглый год, 1991).

По устному сообщению Андрея Рыбина (запись А. Наговицына, 2002), в целом ряде его родных мест в Нижегородской области сохранилось представление о потустороннем мире, связанное с пчелой: «Есть пчельник небесный, и есть пчельник земной, а Бог это водитель пчел». По его же словам, считается, что гудение – вибрация небесного пчельника – образовало земной пчельник. Прародительница Богиня-Мать от «вибраций» Небесного пчельника породила людей. Мать Земля, в свою очередь, своими вибрациями порождает земной мир. Сообщество людей – тоже пчельник, имеющий свою собственную вибрацию, связанную с продолжением как жизни сообщества, так и отдельного человека. С вибрациями связан и уход человека из мира – смерть, которую называют «часование» [58].

Восточные славяне считали, что пчела обитает в Мировом древе, древо может располагаться в заморье на острове Буяне на море Океане. Пчела способна одновременно и вылетать из-под корней древа, из дупла – то есть откуда-то изнутри, из глубины, но и летать в его «кроне» – в части верхней, то есть на небесах.

В народных песнях говорится, что у «сосенушки» есть три «угодьица»; в них живут «яры пчелы» (олицетворение Нижнего мира и перехода из него), «бел горностай» (символ Срединного мира и, видимо, своеобразный «родственник» белки Рататоск, бегающей по скандинавскому Мировому древу Игграсиль), «весел сокол» (символ Вышнего мира, хищная птица на вершине Мирового Древа) (Виноградов, 1978, с. 153).

Белорусские исследователи связывают пчел с Перуном. «На это, в частности, может указывать поверье, согласно с которым, чтобы велись пчелы, необходимо из разбитого молнией дуба сделать крест и поставить его на пасеке» (Наговицын, 2005, с. 400). Может показаться, что это соображение противоречит нашему предположению о связи громовника скорее с пивом, но так дело обстоит лишь на первый взгляд. Во-первых, сама подобная связь сугубо гипотетична, во-вторых, в разные периоды все могло меняться, в-третьих… только упоминание дуба, даже громового, явно недостаточное основание для такого вывода. Не исключено, что пчела служила либо «Богу повыше, либо Богу поглубже», то есть либо богу-прародителю (таковым у финно-угров выступает Укко, а у славян, видимо, Стрибог), либо навьему богу, пастырю душ умерших – Велесу. Пчела может жалить – и это воспринимается как «кара божия», наказание за неверный поступок, а может и даровать благо. Вообще христианская символика пчелы во многом перекликается с более древними представлениями.

Если обратиться к эпосу ближайших соседей славян, финно-угров, то мы обнаружим такое предание. В «Калевале» мать Леминкайнена, чтобы оживить сына, просит помощи у верховного бога Укко и посылает пчелу в его кладовую за волшебным медом и лекарствами. Добытый из потустороннего мира предков мед на Этом Свете поднимает человека со смертного одра.