Иван Папанин - Лед и пламень

Был - до тридцать восьмого года.

Забегая вперед, скажу, что заставило меня бросить курить.

Однажды в Главсевморпути я до того заработался, что упал в обморок прямо в кабинете. И - попал к профессору Юдину. Он внимательно меня осмотрел, прослушал, спросил, курю ли.

- Пачки две в день.

Он попросил меня надеть белый халат и новел длинными коридорами и переходами. Наконец ввел меня в какую-то комнату, в ней два топчана, покрытые простынями.

- Смотрите! - профессор снял одну простыню.

Я человек не робкого десятка, многое видел, а тут отпрянул: лежит покойник, грудная клетка вскрыта, легкие красные-красные, с прожилками.

- Это легкие здорового человека. Подчеркиваю: здорового, некурящего,сказал Юдин.

Поняв мой немой вопрос, профессор ответил:

- Попал под машину. А это,- он снял простыню с другого топчана,легкие курящего человека.

У покойника легкие были просмоленные, словно вымазанные дегтем или сапожной ваксой.

- Ну как?

Я достал из кармана коробку "Казбека", смял ее, бросил в урну и сказал:

- От неожиданности инфаркт можно схватить.

- А вы из тех, на кого слова не действуют. Мне же нужно, чтобы вы бросили курить.

Так отучили меня от папирос - в один миг. Больше не курил.

...В июле озер на льдине столько, что впору давать им названия. Хорошо, что меня выручали высокие охотничьи сапоги. А ведь, когда собирались, надо мной подтрунивали: "Дмитрич, на льдине утки не водятся". Нет, запас никогда не бывает лишним. После долгих ненастных дней 24 июля небо прояснилось, и мы узнали, где находимся: 88 градусов 3 минуты северной широты, 6 градусов восточной долготы. Именно в этом месте были сделаны уникальные фотокадры. Мы спешили: пока полярный день, ясная солнечная погода, надо заснять картины нашего быта, труда. Я старался изо всех сил: даром, что ли, потратил столько времени на обучение. Получилось, на мой взгляд, удачно.

Потекли ледовые, точнее - водные будни. Чтобы вы получили о них полную характеристику, приведу запись из дневника от 26 июля.

"Встреченные большой радостью заморозки продолжались недолго.

Погода отвратительная: туман, моросит дождь, температура воздуха четыре градуса тепла. Лед снова начал сильно таять. Наша жилая палатка в опасности. Канал, по которому бежит вода в прорубь, углубился до шестидесяти сантиметров. Ходить к палатке даже по доскам теперь опасно: можно свалиться в широкую полынью.

Женя ушел в свою лабораторию обрабатывать материалы.

Много возни доставляет нам гидрологическая лунка, куда бурным ручьем стекает вода с окрестных озер. Образовался стремительный водоворот, размывающий стенки проруби и угрожающий лебедке. Петр Петрович старательно ее укрепляет. Там, у лунки, такой сильный напор воды с двух сторон, что Ширшов боится потерять свою драгоценную лебедку. Он делает целое сооружение из досок, кусков фанеры и палок. Даже все свободные лыжи пошлп в дело. Провозился до самого обеда. Зато теперь лебедка, кажется, в безопасности.

Я ходил смотреть, как бежит вода по нашей льдине. В одном месте образовался даже водопад: если туда упасть, то уже не выберешься. Надо будет сфотографировать нашу "Ниагару"...

На всем нашем ледяном поле вода; попасть к базам теперь можно только на клипер-боте. Я забрался в эту резиновую лодку и объехал "свое хозяйство". Установил, что на льдине остался лишь один маленький "сухой" островок, но и ему угрожает опасность затопления.

Словно миниатюрный ледокол, проталкивалась наша лодочка между маленькими льдинками, плававшими на поверхности озер. Временами я забывал, что это не глубокие полыньи, а озера и что под ними еще около метра льда. Отъехав на довольно большое расстояние, я решил вернуться обратно: в тумане можно легко заблудиться.

Петр Петрович добыл из океана пробу планктона, долго исследовал ее в лаборатории, а потом тоже отправился на байдарке в плавание по "морю", образовавшемуся на нашей льдине.

Если бы нас захотели снять сейчас отсюда самолетами, ничего бы не вышло: нет и стометровой площадки для посадки, а глубина надледной воды такая, что всюду можно свободно плавать даже на килевой лодке.

Перед сном Теодорыч поймал музыку, которая всю ночь звучала из репродуктора".

Пожалуй, именно в те дни мы по-настоящему осознали, на какой риск шли, отправляясь на льдине, которая "худела" на наших глазах.

Но тяжелые думы и опасения мы старались гнать от себя. Решили: лучше жить маленькими радостями. Ветряк заработал, бодрые телеграммы отправлены нашим домашним, которые не представляли и сотой доли грозившей нам опасности. И хорошо, что не представляли.

Петрович ходил злее злого: строитель из него никудышний, лебедка снова в опасности. Подавай ему еще досок, фанеру, веревки, палки - а из каких запасов?

И Женя, и Петрович научную технику знали досконально, а куда более простая бытовая ставила их в тупик.

В ледяном дворце Петровича шумел примус. Ширшов опускал вертушку на разные глубины, определял скорость течения воды на разных горизонтах. Вертушку он обливал кипятком, иначе пресная вода, скопившаяся в лунке, проникала во время спуска вертушки внутрь механизма и застывала, едва прибор попадал в морскую воду. Я помогал ему поднимать трос: Петя работал четырнадцать часов подряд.

Подняли мы очередную вертушку. Петя сделал запись в книжке и решил зачем-то отвернуть пробку примуса, который мы заправили керосином и бензином и сильно накачали. Неожиданно вспыхнуло сильное пламя, Петя закричал и закрыл лицо руками.

Оказалось, пробка выстрелила ему в бровь, пробила кожу. Если бы сантиметром ниже... Пришлось провести профилактическую беседу, призвать братков к порядку.

Я опекал Ширшова и Федорова. Полярный волк Кренкель в опеке не нуждался. Мы не переставали дивиться его успехам. Мощность радиостанции всего 20 ватт - а Эрнст связался и с коротковолновиком из Южной Австралии и с матросом Тролезом с Гавайских островов. Любопытное это племя - радиолюбители: насколько же они любознательны и отзывчивы! Тролез сообщил, что много читал о нас, что у них в Гонолулу градусов под пятьдесят жары, что он был бы рад хоть чем-то помочь нам. Эрнст поблагодарил за добрые слова.

Да, в Гонолулу под пятьдесят. А у нас 29 июля чуточку похолодало ноль градусов. Меньше таяния, меньше лишней работы. Тем более что в нашем коллективе появился один нетрудоспособный, Это я, начальник станции.

Я на лопате носил снег, обсыпал палатку. Лопата большая, снег мокрый, слежавшийся - тяжело. Меня в локте и кольнуло, а потом началась резкая боль. Ширшов поставил диагноз:

- Растяжение связок. Смажем йодом. Вплоть до выздоровления - никаких физических нагрузок, иначе возможно обострение.

Отлучение от работы я переживал тяжело: друзья падают от усталости, я же вроде как отлыниваю. А у нас опять впереди ответственнейшее дело: скоро в трансполярный перелет должен отправиться экипаж Сигизмунда Леваневского, большого друга Кренкеля. Леваневский был на редкость талантлив, фанатично предан и авиации и Арктике. И - удивительно невезуч. Только на льдине узнал я, что он, оказывается, пытался сманить Кренкеля. Как это было, Эрнст спустя тридцать пять лет рассказал в своей книге. Февральской ночью тридцать седьмого года Леваневский прямо из Кремля приехал к Эрнсту, стал уговаривать: