Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

Первыми из воспитанников Профессорского института на учебу в Германию выехали специализировавшиеся по праву П. Г. Редкин и П. Д. Калмыков. Их отправили досрочно, решив присоединить к уже занимавшейся в Берлинском университете группе молодых юристов II Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии [532] РГИА. Ф. 733. On. 56. Ед. xp. 671. Л. 3. . Оба законоведа были отправлены из Дерпта в конце 1830 г., и зачислились в берлинские студенты 19 января (н. ст.) 1831 г., а вернулись в Россию летом 1834 г. вместе со второй группой «питомцев Сперанского».

Остальные же воспитанники Профессорского института зимой 1832 г. были подвергнуты строгому экзамену, по результатам которого и принималось окончательное решение о их последующей судьбе [533] РГИА. Ф. 733. Оп. 56. Ед. хр. 668. Л. 1—81. . Весной 1833 г. состоялась наиболее крупная командировка будущих российских профессоров на учебу за границу. В ней участвовало 13 человек. Отметим сразу, что двое из них (ботаники П. Я. Корнух-Троцкий и И. О. Шиховский) были посланы в Венский университет, находящийся вне сферы нашего исследования (см. Введение), но остальные и выехали в Берлин, где составили сплоченную группу, порученную сперва надзору одного из профессоров университета Ф. В. Г. Кранихфельду, а затем российскому военному агенту, генералу А. П. Мансурову. Интересно, однако, что зачисление членов этой группы в Берлинский университет происходило не одновременно, как при всех предыдущих поездках, а несколькими «порциями», раз в неделю. Первыми из приехавших из Дерпта воспитанников Профессорского института в студенты Берлинского университета записались В. И. Лапшин и В. С. Порошин (1 июня 1833 г.), затем М. М. Лунин [534] Выявленное нами в матрикулах имя М. М. Лунина, тем не менее, исключено из списков, приведенных в Приложении 1, и не входит в связанные с ними расчеты. Действительно, Лунин — урожденный лифляндец, выпускник Дерптского университета, отправленный за границу вместе с воспитанниками Профессорского института, не удовлетворяет принятому нами формальному критерию русского студента. Однако не упомянуть его имя в работе в связи с формированием отечественной профессуры 1830-х гг. было бы большой ошибкой, поскольку после возвращения в Россию Лунин занял кафедру всеобщей истории в Харьковском университете, где стал одним из самых ярких профессоров, «харьковским Грановским». Это доказывает известную истину, что нет правил без исключений. Однако фигура Лунина была редким исключением и для Лифляндии: Э. Амбургер называет его среди трех единственных за первые двадцать пять лет существования Дерптского университета студентов, которые носили русские фамилии — Amburger E. Die Bedeutung der Universität Dorpat für Osteuropa. 1802–1889 // Die Universität Dorpat/Tartu, Riga und Wilna/Vilnius. 1579–1979. Beiträge zur ihrer Geschichte und ihrer Wirkung im Grenzbereich zwischen West und Ost. / Hrsg. von G. Pistohlkors, T. Raun, P. Kaegbein. Köln; Wien, 1987. S. 172–173. (15 июня), Н. И. Пирогов (22 июня), а уже вслед за ним Ф. И. Иноземцев, П. И. Котельников, Д. Л. Крюков, М. С. Куторга, А. М. Филомафитский, А. И. Чивилев (все — 29 июня 1833 г.) [535] См. Приложение l, все даты по новому стилю. . Но еще раньше них в Берлине оказался В. С. Печерин, решение о причислении которого к Профессорскому институту и отправке за границу сразу, минуя Дерпт, министр народного просвещения К. А. Ливен принял 19 февраля 1833 г. [536] Эту дату приводит в своих записках сам Печерин — Печерин В. С. Замогильные записки // Русское общество 30-х гт. XIX в.: Мемуары современников. М., 1989. С. 167. , и поэтому Печерин успел записаться в студенты и начать занятия уже с 6 апреля (н. ст.) 1833 г. С некоторым запозданием, в конце августа 1833 г. Министерством народного просвещения было принято решение о командировке еще двух воспитанников Профессорского института, медиков Г. И. Сокольского и Н. А. Скандовского [537] РГИА. Ф. 733. Оп. 56. Ед. хр. 678. Л. 23–25. . В Берлинский университет они записались лишь в середине января 1834 г. [538] В Берлинский университет в ноябре 1833 г. поступили еще два воспитанника Профессорского института, выпускники Виленского университета, поляки А. О. Валицкий и И. И. Ивановский. В число русских студентов, учитываемых в расчетах, их также решено не включать, хотя упомянуть необходимо, поскольку Валицкий впоследствии длительное время занимал кафедру греческой словесности и древностей в Харьковском университете, а Ивановский — кафедру общенародного права и дипломатии в Петербургском университете. Надо отметить, что записывая в матрикулах место рождения, Валицкий указывал Литву, а Ивановский — «Великое Герцогство Позенское» (часть Польши, перешедшая по третьему разделу к Пруссии), так что даже формально последний из них не принадлежал по рождению к жителям Российской империи. То же будет относиться и еще к одному поляку, командированному Министерством народного просвещения и учившемуся в Берлине в 1846–1847 гг., а затем ставшему профессором Московского университета О. И. Пеховскому, который также родился в прусской части Польши.

Таким образом, зимой 1833–1834 гг. в Берлине разом оказались двадцать будущих замечательных деятелей российской университетской науки (здесь сошлись вместе студенты из Профессорского института и вторая из групп правоведов, заканчивавших свое образование) — столько их здесь уже, кажется, больше никогда одновременно не собиралось! 4 ноября 1834 г. в прусской столице находился Николай I, которому торжественно представили молодых русских ученых. Император милостиво обратился к ними со словами о том, «чтобы употребив в пользу пребывание свое в чужих краях, они сделались достойными имени Русского и того назначения, к коему избраны Отечеством» [539] ЖМНП. 1834. № 10. C. 150. . В том же 1834 г. особое внимание на готовящихся к занятию профессорских мест в Берлине обратил в отчете Министерства народного просвещения С. С. Уваров, который подтвердил свое распоряжение держать для них в университетах вакантные кафедры до их возвращения, сообщив также о продлении срока пребывания в Берлине еще на полгода и повышении молодым ученым жалования (с 700 до 1000 талеров в год); да и, в целом, по тому, какое место в отчете было отведено этой теме, чувствовалась заметная гордость министра, что отечественные профессора готовятся к своей будущей деятельности в лучшем немецком университете [540] ЖМНП. 1835. № 4. C. LXXXII. .

Все командированные из Профессорского института вернулись в Петербург к июлю 1835 г., в период введения в действие нового университетского Устава, и были распределены Уваровым по кафедрам различных российских университетов. Такие полномочия ему предоставлял п. 80 Устава, позволявший министру народного просвещения самому, не дожидаясь обсуждения в университетских Советах, назначать профессоров на вакантные кафедры [541] ПСЗ-2. Т. 10. Отд. 1. № 8337, п. 80. Впоследствии этот пункт неоднократно подвергался критике в историографии как «ограничение автономии» университетов. Однако в ходе распределения по кафедрам молодых ученых, прошедших заграничные стажировки, Уваров полностью доказал эффективность этой меры, значительно обновив и придав новый импульс развитию всех российских университетов. . Для скорейшего решения всех вопросов, связанных с распределением, 16 июля 1835 г. при министерстве был создан особый Комитет, в задачу которого входило также оценить уровень подготовки, достигнутой молодыми учеными. Этой цели служили их пробные лекции, читавшиеся с середины июля до начала сентября в малом зале Петербургской академии наук [542] О пробных лекциях университетских воспитанников, недавно возвратившихся из-за границы // ЖМНП. 1835. № 9. С. 507–518. . Объявление этих лекций, с одной стороны, очень напоминало процесс принятия новых преподавателей (Habilitation) в Берлинский университет (см. выше), с той только разницей, что оценивали и обсуждали их профессора не одного, а нескольких университетов и ученые Академии наук, назначенные в Комитет Уваровым. С другой стороны, у этих публичных лекций несомненно была и иная функция: Уваров воспользовался ими, чтобы еще раз привлечь общественное внимание к результатам своей политики, возрастающему уровню российской науки, и тем самым «оправдать» науку в глазах общества и государства (как он это уже делал, например, в ходе ревизии Московского университета осенью 1832 г. [543] Подробнее см.: Андреев А. Ю. Лекции по истории Московского университета. 1755–1855. М., 2001. С. 191–195. ). О широком общественном звучании, которое придавали этим лекциям, свидетельствует и помещение подробного отчета о них в «Журнале министерства народного просвещения», а также полная публикация там же текстов нескольких лекций [544] О том, что возвращение молодых ученых из Берлина, действительно, было замечено петербургским обществом, можно судить, например, по записям в дневнике А. В. Никитенко: Никитенко А. В. Записки и дневник (1804–1877). СПб., 1904. С. 266. .