Михаил Кром - «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века

Предложенная трактовка приговора «всех бояр» находит подтверждение еще в одной статье Судебника, которая пока мало привлекала внимание исследователей. В ст. 75 упоминается «запись» (вызов в суд), «которую запись велят дати бояре, приговоря вместе »; причем такое коллективное решение противопоставляется воле одного боярина и дьяка: «а одному боярину и дьаку пристава з записью не дати» [1504] Судебники XV–XVI веков. С. 167. (выделено мной. — М. К .).

Формула боярского приговора (и ее разновидность — приговор «всех бояр») получила дальнейшее развитие в законодательстве второй половины XVI в. [1505] Законодательные акты Русского государства второй половины XVI — первой половины XVII века / Под ред. Н. Е. Носова. Л., 1986. № 43, 45, 47, 48, 80. За этими терминологическими изменениями, на мой взгляд, стоял реальный процесс возрастания значения Думы как коллективного органа принятия решений как в политической, так и в судебно-административной сфере. Начало этого процесса, как было показано выше, относится к эпохе «боярского правления», к рубежу 30–40-х гг. XVI в.

Как отмечал Норберт Элиас, «в абсолютных монархиях, где роль сословно-представительных учреждений в управлении была сведена к минимуму, двор монарха соединял в себе, как и на более ранних этапах развития государства, когда централизация еще не достигла такой степени, функцию домохозяйства всей августейшей семьи с функцией центрального органа государственной администрации, с функцией правительства» [1506] Элиас Н . Придворное общество: Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с Введением: Социология и история / Пер. с нем. М., 2002. С. 10. . Это наблюдение известного немецкого социолога полностью приложимо и к Русскому государству описываемого времени. Становление центральной администрации страны на базе структур, первоначально созданных для управления великокняжеским хозяйством, наглядно видно на примере дворцового ведомства.

Должность дворецкого, в ведении которого находились земли, население которых обслуживало нужды великокняжеского двора, известна с 60-х гг. XV в. [1507] Зимин А. А . О составе дворцовых учреждений. С. 180–181. Поначалу его полномочия ограничивались хозяйственными функциями; как отмечают исследователи, в системе управления при Иване III дворецкие не играли заметной роли [1508] Алексеев Ю. Г . У кормила Российского государства: Очерк развития аппарата управления XIV–XV вв. СПб., 1998. С. 276. . Значение дворца возросло в первой трети XVI в., в правление Василия III [1509] Зимин А. А . Россия на пороге нового времени. С. 409. .

Переход к великокняжеским дворецким некоторых функций общегосударственного управления выразился прежде всего в расширении их судебных полномочий. Если раньше юрисдикция дворецкого распространялась исключительно на персонал, обслуживавший вотчину великого князя: бобровников, бортников, рыболовов, сокольников, конюхов и т. п. (все они в старину именовались «слугами под дворским»), то с начала XVI в. дворецкий стал выполнять роль судьи высшей инстанции для крупных иммунистов (в первую очередь монастырей), освобожденных от подсудности местным властям (наместникам и волостелям). Более того, с этого времени, как указал А. К. Леонтьев, церковное землевладение оказалось под особым наблюдением дворецкого, который выдавал монастырям от имени государя жалованные грамоты на различные льготы и привилегии, а также защищал от возможных посягательств [1510] Леонтьев А. К . Образование приказной системы управления. С. 36–37. .

Самая ранняя известная нам грамота с упоминанием суда дворецкого датирована 5 февраля 1507 г. и адресована Троицкому Белопесоцкому монастырю: «А кому будет чего искати на самом на игумене, или на братье, или на их приказщике, — гласила грамота, — ино их сужу яз князь великий или мой дворетцкой» [1511] АРГ. № 28. С. 35. . Помета на обороте: «Приказал Василей Андреевич» [1512] Там же. С. 36. — свидетельствует о том, что документ был выдан по распоряжению дворецкого В. А. Челяднина.

Другая важная перемена коснулась структуры дворцового управления, в котором выделились областные дворцы и центральный («Большой») дворец. Тверской и новгородский дворецкие упоминаются уже в завещании Ивана III (1504 г.) [1513] ДДГ. № 89. С. 363. . Те же областные дворцы упоминаются и в последние годы правления Василия III [1514] См.: Зимин А. А . О составе дворцовых учреждений. С. 189. . К февралю 1524 г. относится первое упоминание Большого дворца [1515] В жалованной ружной грамоте Василия III протопопу Владимирского Успенского собора от 2 февраля 1524 г. говорилось, что ругу протопоп с братией должны получать «у нашего дворецкого Болшого дворца у князя Ивана Ивановича Кубенского» (Сборник Муханова. Изд. 2-е. СПб., 1866. № 319. С. 599). ; впрочем, до конца 30-х гг. оно остается единственным.

В интересующий нас период 30–40-х гг. XVI в. происходит дальнейшее развитие структуры и функций дворцового управления. Прежде всего более четко выделяются центральный и областные дворцы. В январе 1537 г. в посольской книге впервые упоминается «больший дворецкий» (им был в это время кн. И. И. Кубенский) [1516] Сб. РИО. СПб., 1887. Т. 59. С. 67. ; ссылки на «большой дворец» регулярно встречаются в грамотах начиная с февраля 1539 г. [1517] См. жалованную грамоту Троицкому Усть-Шехонскому монастырю от 3 февраля 1539 г.: ОР РГБ. Ф. 256. Кн. 53. Л. 10–13 («наш дворецкой большаго дворца» — л. 11об.). В дальнейшем Большой дворец упоминается в жалованных грамотах: Спасскому Златовратскому монастырю от 1 марта 1539 г. (Архив СПб. ИИ. Ф. 41. № 58); Суздальскому монастырю Василия Кесарийского 1539/40 г. (сохранилась в составе грамоты Лжедмитрия I 1605 г.: РГИА. Ф. 834. Оп. 3. № 1920. Л. 43–44); бортникам волости Талши от 1 декабря 1540 г. ( Каштанов С. М . Из истории русского средневекового источника. Акты X–XVI вв. М., 1996. Прил. IV. № 4. С. 169); Московскому Богоявленскому монастырю от 3 марта 1543 г. (АРГ/АММС. № 49. С. 137); Троицкому Белопесоцкому монастырю от 21 февраля 1546 г. (РГАДА. Ф. 281. Кашира. № 6/5768); Троице-Сергиеву монастырю от 24 июня и 23 декабря 1546 г. (ПРП. М., 1956. Вып. IV. С. 115; Материалы по истории Нижегородского края из столичных архивов. Вып. 3 / Под ред. А. К. Кабанова. Нижний Новгород, 1913. № 12. С. 16); попам и дьяконам дворцовых сел от 15 октября 1547 г. (АИ. Т. I. СПб., 1841. № 149. С. 216); Богоявленскому монастырю от 24 января 1548 г. (АРГ/АММС. № 53. С. 142); Кирилло-Белозерскому монастырю от 19 марта 1548 г. ( Козлов С. А., Дмитриева З. В . Налоги в России до XIX в. СПб., 1999. С. 222); Новодевичьему монастырю от 22 ноября 1548 г. (сохранилась в составе грамоты 1573 г.: АРГ/АММС. № 130. С. 314). Примечательно, что чаще всего в названии Дворца употреблялась сравнительная степень прилагательного «большой» — «больший», что явно указывало на стремление отличить это ведомство от областных дворцов, считавшихся, следовательно, «меньшими». Само количество областных дворцов в те годы резко выросло — с двух до пяти: к Тверскому и Новгородскому дворцам, существовавшим на момент смерти Василия III, добавились Рязанский, Дмитровский и Угличский.