Клара Маштакова - Легенды и были Кремля. Записки

Тематика рассказов Ивана Алексеевича, написанных в эмиграции, — это страстная любовь и глубокая тоска по Родине: это и роман «Жизнь Арсеньева», и лучшие рассказы из книги «Темные аллеи», законченные светлой весной 1945 г.! И читаются у нас сегодня его прелестные и грустные рассказы, проникнутые трагизмом, с неослабевающим интересом.

«Лучшее, что писал Бунин, — написано о России. Где бы он ни жил, в Приморских Альпах, в Париже, в своей скромной квартире, в комнате, где и сейчас стоит его письменный стол и постель, где он уснул навеки, — всюду, всегда помыслами своими он возвращался на родину, по которой тосковал до последнего дыхания. Он глядел в 204 окно — там поднимались тонкостенные парижские дома, светилось бледно-сиреневое, чужое небо, а он видел Москву, снежные улицы и переулки, видел большие дороги России, сады в подвенечной белизне, вековые березы…»

В мае 1941 г. он написал Николаю Дмитриевичу Телешову: «…а мы сидим в Grasse (что возле Cannes), где провели лет 17 (чередуя его с Парижем)… Я пока пишу — написал недавно целую книгу новых рассказов. Очень хочу домой».

…Синим холодным сентябрьским утром я провожала давнего друга в Париж. Провожала насовсем — он уезжал жить к дочери, вышедшей замуж за француза. Мы опечаленно молчали в последние минуты расставания… И когда голос из динамика на трех языках вежливо пригласил пассажиров на посадку, он спросил поспешно:

— Что ты хотела бы получить из Франции?

— Обещание, — ответила быстро я, — что ты обязательно пойдешь в Париже на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, где покоятся русские эмигранты, и положишь на могильную плиту Бунина эти два антоновских яблока с Орловщины. Обещаешь?!

Он согласно кивнул.

Когда-то давно, во время одной из поездок во Францию я посетила этот грустный уголок России: задумчивые прозрачные березки, белые цветы, белая церковь. Размеренный печальный звон церковного колокола таял в вечной тишине… На могиле Ивана Алексеевича Бунина — гранитная плита, высокий крест, сухие цветы…

Дня через три ночью меня разбудил звонок из Парижа: «Вчера я был в Сен-Женевьев-де-Буа и выполнил твою просьбу, еще положил две белые хризантемы…»

Весна 1900 г. в Крыму была поздней и холодной. Но даже плохая погода не могла испортить настроения Антона Павловича: он с нетерпением ждал приезда из Москвы на гастроли Художественного театра.

Труппа прибыла в Севастополь 7 апреля, когда на город обрушился затяжной дождь со снегом и почерневшее море грозило штормом. Но через три дня, на Пасху, как-то сразу пришло долгожданное южное тепло, ярко засияло вешнее солнце, море «смеялось», ласково шелестя прибоем у Графской пристани.

10 апреля в Севастополь из Ялты приехал, наконец, долгожданный Антон Павлович. В тот же вечер театр начал пасхальные гастроли показом спектакля «Дядя Ваня». Успех был ошеломляющим, автора вызывали без конца и меры, в зале воцарилась атмосфера «торжествующей любви».

Сыграв несколько спектаклей для благодарных севастопольцев, театр 14 апреля переехал в Ялту, которая в те дни уже утопала в бело-розовой пене цветущих деревьев. Сладковато-горький аромат, смешиваясь с запахами моря, окутывал город прозрачной дымкой, и только к вечеру легкий ветерок с гор приносил желанную прохладу.

Театр давал спектакли каждый день. Актеры играли с небывалым подъемом, ведь в зале был весь цвет литературной России: Бунин, Куприн, Мамин-Сибиряк, М. Горький, Станюкович, Скиталец и др.

На всех спектаклях в Ялте неизменно присутствовали Антон Павлович с сестрой Марией Павловной.

К.С. Станиславский вспоминал: «Это была весна нашего театра, самый благоуханный и радостный период его молодой жизни».

В ту пору актеры и писатели ежедневно съезжались к завтраку и обеду к Чеховым на Белую Дачу, в Аутку. Большая светлая столовая едва вмещала гостей. Во время этих многолюдных застольев горячо говорили о литературе, о театре, об искусстве. Антон Павлович убеждал всех писать пьесы специально для Художественного 206 театра. Всякий раз после обеда актер Москвин читал что-нибудь из рассказов Чехова, к немалому удовольствию автора и всех гостей.

Но гастроли театра подходили к концу. На заключительном спектакле театр давал «Чайку». Шумного чествования Антон Павлович на этот раз избежать не мог. «Ему пришлось несколько раз выходить на вызовы, — вспоминала Мария Павловна. — Все аплодировали, кричали, бесновались. Тогда же брату поднесли пальмовые ветви с красной лентой и надписью: ^Глубокому истолкователю русской действительности». Это был первый случай в жизни брата, когда он сам был свидетелем, что его драматургическое творчество получило такое публичное признание».

Гастроли закончились 24 апреля прощальным благотворительным банкетом, который дала ялтинская меценатка в честь А.П. Чехова. Театр уехал…

И на Белую Дачу снова вернулась привычная тишина. В те теплые майские дни Антон Павлович часто засиживался в саду за домом и неотрывно смотрел на море, где чайки, розовые в лучах заходящего солнца, стремительно проносились над волнами. Эти взлеты и падения птиц напоминали Антону Павловичу, как его «Чайка», ударившись первый раз о глухую стену непонимания, теперь взлетела и парит на сценах российских театров. С последними лучами заходящего солнца Антон Павлович уходил в дом, поднимался в свой рабочий кабинет и зажигал свечу.

В один из таких вечеров его охватила такая тоска, такое неодолимое желание бежать из «своей ялтинской тюрьмы», что уже 8 мая он был в Москве.

В этот город Чехова звала любовь к театру, к друзьям, желание вновь окунуться в атмосферу литературной жизни, с этим городом были связаны его студенческие годы, лучшие годы жизни. В письме к М. Горькому, написанному из Ялты, Чехов советует: «…если Вам, как вы пишете, нравится Москва, то отчего вы не живете в Москве? В Москве театр и проч., и проч…»

Самого Антона Павловича неудержимо влекло в Москву, да только нездоровье всякий раз возвращало в Ялту. Во всех пьесах, написанных в Ялте, чувствуется неизбывная тоска по милой его сердцу Москве.

Осенью 1899 г. в Ялте Чехов закончил рассказ «Дама с собачкой», но он пишет о Москве так, будто сам только что прошелся по заснеженным улицам города: «…Дома в Москве уже все было по-зимнему. Уже начались морозы. Когда идет первый снег, в первый день езды на санях приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится легко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение; они ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, вблизи них уже не хочется думать о горах и море».

Вспомним пьесу Чехова «Три сестры», которая пронизана беспредельной тоской по Москве. Как трогательно печально звучит в ней призыв-мечта сестер Прозоровых: «В Москву, в Москву!» В первом же акте спектакля в уста Ирины автор вкладывает свою заветную мечту: «%хать в Москву. Продать дом, покончить все здесь и в Москву…» Через весь спектакль проходит и вторая высокая мечта Чехова о новой грядущей жизни: «Мне кажется, все на земле должно измениться мало-помалу. Через двести — триста, наконец, тысячу лет, — дело не в сроке, — настанет новая счастливая жизнь».