Клара Маштакова - Легенды и были Кремля. Записки

Итак, на 1864 г., согласно описи, в состав музея входили:

1. Отделение рукописей и славянских старых книг.

2. Минералогический кабинет — редкостное собрание минералов.

3. Отделение доисторических и христианских русских древностей, даже находилась мумия в древнем саркофаге.

4. Дашковское собрание изображений русских деятелей, более 320 предметов.

5. Картинная галерея, где имелось 455 икон конца XIV — начала XVI в.

6. Скульптурное отделение, где хранилась клинообразная надпись в 1210 строк.

7. Дашковский этнографический отдел, где собрано 270 манекенов русской работы.

8. Отделение иностранной этнографии.

Всего 174 предмета в 8 витринах с экспонатами из Японии, Новой Калифорнии, Алеутских островов. Здесь же бережно хранились гипсовые маски: Петра I, Николая I, Александра I, Наполеона I, Карла XII, графа С.С. Уварова, Н.В. Гоголя, И.А. Крылова, А.С. Пушкина. Библиотека получала бесплатно обязательный экземпляр всей печатной продукции империи. Наступил 1917 г…

Сначала сбили надпись с фронтона: «…на благое просвещение»…

Передали в другие музеи картинную галерею, этнографический и минералогический музей. Все ли уцелело, кто скажет?… Дарственные книги от великих персон грубо смешали с казенными и передали в единый фонд.

И наверное, счастлив будет тот читатель, которому попадет в руки книга с экслибрисом или дарственной надписью графа Румянцева или самого П. Чаадаева!

Во время моего первого приезда во Францию в 1967 г. мне довелось познакомиться с дочерью бывшего царского генерала Ириной Кайдановой.

Однажды во время посещения небольшой фермы близ Парижа, где хозяева угощали нас сидром и бисквитами, я заметила, что в доме стоит стойкий яблочный аромат. Ирина тихонько ответила, что этот запах всегда вызывал грустные воспоминания у Ивана Алексеевича Бунина. И еще добавила, что ее «маман» (так именно и произнесла, ведь Ирина родилась во Франции в 1920 г.), дружила с Верой Николаевной, супругой писателя, долгие десятилетия.

К сожалению, мне не удалось у сдержанной русской француженки больше ничего услышать о Иване Алексеевиче. Ведь Бунин у нас в СССР был не в почете, и она прекрасно все знала. Ирина только добавила: «Помните!»: «…раннее, свежее утро… Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести…» Да! Это из рассказа Бунина «Антоновские яблоки», написанного еще в России, в 1900 г.

Описание российской природы, запаха антоновских яблок, запаха увядающего сада — как тонкая серебристая нить пронизывает все произведения писателя, вышедшие из-под его пера в более поздние годы. Описание природы всегда отражало настроение Бунина.

В почти автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева» состояние героя после ухода любимой женщины лучше всего отображено в палитре погоды:

«…Выйдя из дому, я пошел по улицам, — они были странны: немо, тепло, сыро, всюду вокруг, в голых садах и среди тополей бульвара, густо стоит белый туман, смешанный с лунным светом…»

Роман «Жизнь Арсеньева» написан Буниным в Приморских Альпах в 1927–1933 гг., когда уже более десяти лет прожил он вне России. Как же нужно было любить, как чувствовать Родину, ее природу, чтобы так писать вдали от нее!

Живя на Капри, любуясь экзотикой этого сказочного уголка Средиземноморья, Иван Алексеевич пишет в повести «Веселый двор» дивные строки: «…ржи были высоки, зыблились, лоснились, только кое-где синели васильки в них. Выметались и тускло серебрились тучные, глянцевитые стеблем овсы. Клины цветущей гречи молочно розовели. День был облачный, ветер дул мягкий, но сильный — усыплял пчел, мешал им, путал их, сонно жужжавших в ее кустиковой заросли, обдавая порою запахом гречичного меда. И то ли от ветра, то ли от запаха томно кружилась голова».

И далее нельзя не привести его поистине живописные строки, гимн цветам, иначе и не назовешь это: «…травы по пояс… По пояс и цветы. От цветов — белых, синих, розовых, желтых — рябит в глазах. Целые поляны залиты ими, такими красивыми, что только в березовых лесах растут. Собирались тучи, ветер нес песни жаворонков, но они терялись в непрестанном, бегущем шелесте и шуме. Еле намечалась среди кустов и пней заглохшая дорога. Сладко пахло клубникой, горько — земляникой, березой, полынью…»

Это необычное острое восприятие родной природы, вдали от России и отделенное от нее не только пространством, но и временем, вспыхнуло в писателе ярким светом и отразилось во всем его эмигрантском творчестве. А. Твардовский заметил это очень точно: «Все ценнейшее, сладчайшее в жизни он [И. Бунин] видит, только когда оно становится воспоминанием минувшего».

И воистину так, ведь если просто перелистать страницы романа «Жизнь Арсеньева», то у любого истинного москвича защемит сердце. «Огромная, людная старая Москва встретила меня, — пишет Бунин, — блеском солнечной оттепели, тающих сугробов, ручьев и луж, громом и звоном конок, шумной бестолочью идущих и едущих, удивительным количеством тяжко нагруженных товарами ломовых розвальней, грязной теснотой улиц, лубочной картинностью кремлевских стен, палат, дворцов, скученно сияющих среди них золотых соборных маковок. Я дивился на Василия Блаженного, ходил по соборам Кремля, завтракал в знаменитом трактире Егорова в Охотном ряду. Там было чудесно…»

В эмиграции Москва видится Ивану Алексеевичу лучше, чем дома, ярче краски, живописнее, а главное, пишется с любовью и неизбывной тоской по Родине! Жизнь Москвы в произведениях Бунина, созданных им до революции, отражена мало, напротив, в эмигрантский период его творчества тема Москвы, Родины становится чуть ли не лейтмотивом всех его трудов.

В чудесном рассказе «Далекое», написанном и 1922 г., а ведь Бунин в то время всего два года был в эмиграции, уже повествование о Москве идет в идиллическом тоне: «…наступала весна. Неслись, грохотали конки по Арбату, непрерывно спешили куда-то навстречу друг другу люди, трещали извозчичьи пролетки, кричали разносчики с лотками на головах, к вечеру в далеком пролете улицы сияло золотисто-светлое небо заката, музыкально разливался над всеми шумами и звуками басистый звон с шатровой, древней колокольни…»

А как лирично описание весны в повести «Митина любовь», законченной в Париже в 1924 г.: «Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко. Все было мокро, все таяло, с домов капали капели, дворники скалывали лед с тротуаров, сбрасывали липкий снег с крыш, всюду было многолюдно, оживленно. Высокие облака расходились тонким белым дымом, сливаясь с влажно «сияющим небом. Вдали с благостной задумчивостью высился Пушкин, сиял Страстной монастырь…»