Н Кальма - Заколдованная рубашка

Да, да, Фламиния узнала-таки, что младший сын уходит провожать русского в отряд, и не только не запретила ему уходить, но даже сама дала им с собой еды и вина.

И Фламиния благословила русского, когда он пришел к ней проститься.

— Я уже старая женщина, и, может быть, дева Мария обратит внимание на мое благословение, — деловито сказала она. — Ну, руссо, пусть твои отец и мать увидят тебя целым и невредимым.

В холодном зеленоватом небе, казалось, вращалась луна. Уже пройден один перевал, уже ледяным ветром обдуло путников. Невидимая тропка, которую может найти только Николо, ведет вниз, в ущелье, откуда снова должен начаться подъем. Два перевала нужно одолеть, две реки перейти, чтоб добраться до стоянки отряда, сказал Николо, и Николаю этот ночной путь по горам кажется каким-то сказочным искусом: вот надо перейти через такие-то и такие-то препятствия, сразиться со злыми духами, и только тогда достигнешь того, к чему стремишься всем сердцем. Тихонько ползет из-под ног каменная осыпь, звенят и сыплются, как серебряные монетки, грифельные кусочки скал, одинокое, скрюченное ветрами дерево прилепилось к скале, и мнится, что кто-то прячется там, в его корявых ветвях.

Уже не холодно, а жарко путникам, уже стащил Николай шапку с головы, а Николо — материнский шарф. Петляет, кружит тропа. Снова гребень перевала, снова пахнущий снегом ветер и снова спуск куда-то во тьму.

— Скоро? — спрашивает Николай.

— Теперь уже скоро, — чуть слышно отвечает Николо. — Вон там, внизу, река, а за ней, на другом берегу, лесок. Там, в лесу, уже наши.

Николай ускоряет шаг. Если б было можно, если б видна была тропа, он просто покатился бы вниз, как катался в детстве «на собственных салазках» со снежных горок. Но тут по обе стороны — скалистые черные провалы. Чуть оступился — и костей не соберешь.

Бумм! Бу-умм! — обрушилось и загрохотало впереди.

— Обвал? — спросил Николай.

Он спросил это у самого себя, почти беззвучно, а сам уже знал: нет, не обвал. Вот они, злые духи гор!

— Они уже здесь? Опередили нас! Как же мы теперь? — тревожно сказал Николо.

И почти мгновенно ночь превратилась в день. Как лампады, повисли рядом с луной, соперничая с ней, бледно-голубые тающие, колеблющиеся ракеты. Трубами гигантского серебряного органа заиграли и зашевелились прожектора. Бум-м! Бум-м! Грохот пролетел по горам, ударился о скалы, отскочил и снова вернулся, удесятеренный эхом.

Николай и Николо застыли, облитые с ног до головы этим злым, леденящим светом. Они стояли как будто голые, у всех на виду, и не решались шевельнуться. Под их ногами лежала долина, вся в кольцах огненных разрывов. Бомбы, снаряды, каменные осколки — все гремело, сверкало, сотрясало небо и землю.

— А наши-то так близко! — Николо пригнул к себе голову Николая и жалобно сопел ему в самое ухо. — Вон там, за речкой, видишь лесок? Там они и должны быть, если не ушли. — Он дрожал и еле шевелил губами.

— Идем. Надо пробиться. Здесь стоять — верный конец. — Николай, уже не думая о дороге, о том, что может вот-вот сорваться, переломать кости, ринулся вниз, увлекая за собой мальчика вниз, туда, где, вся в серебряных вспыхивающих искрах, прыгала горная речка. Воздух рвал барабанные перепонки, земля под ногами бегущих вздымалась на дыбы или вдруг бросала им в лицо едкую пыль взрывов и ослепляла. Николай и Николо оступались, проваливались в расщелины, выкарабкивались, снова подымались и снова бежали.

Наверное, нацисты заметили две фигурки, бегущие в голубом шатком свете по долине. Взрывы стали чаще, запрыгали рядом с беглецами оторвавшиеся от гор камни, зашипели, как змеи, раскаленные осколки металла. Внезапно густая черная тень накрыла беглецов. Николай рывком свалил мальчика:

— Ложись!

Казалось, самолет ползет по долине на брюхе — так низко, так медленно, так гнусно он летел. Он летел и расстреливал из пулемета горы, камни, речку, травы, а главное, самое главное — тех двух, что только что бежали, а теперь затаились где-то здесь, за камнями. И огромное ядовитое животное принюхивалось, приглядывалось ко всякой щели там, под крыльями. И летчик, оседлавший его, неведомый враг в шлеме и защитных очках, наверное, тоже перегнулся и высматривал, высматривал двух беглецов и решетил пулями ни в чем не повинную прекрасную долину.

Но вот черная тень уползла куда-то дальше. В последний раз выпалил пулемет.

— Вставай. Идем скорей! — скомандовал Николай.

Мальчик не отзывался. Он продолжал тихо лежать за камнем. Николай схватил его за руку:

— Николо! Николо! Ты слышишь меня? Что с тобой, Николо!

Маленькая рука вяло лежала на ладони Николая.

— О, черт!

Николай ощупывал голову, грудь, плечи, ноги мальчика. Когда он коснулся ног, Николо чуть слышно застонал.

— Io a momenti… Я сейчас… О-о… Нога, моя нога…

Николай рвал на полосы свою рубашку, крепко бинтовал, но видел, что тряпка уже пропитывается кровью. Медик, он знал, что нужно торопиться.

— За шею можешь меня взять? — спрашивал он Николо, забыв, что тот его не понимает. — Крепче берись.

Он взвалил мальчика на спину, хотел подняться, но понял, что это невозможно — его тотчас заметят. Надо ползти. И он пополз. Пополз по камням, по выбоинам, по осколкам, по страшной земле войны. Пополз под сплошным перекрестным огнем, потому что теперь стреляли не только враги, но и свои, партизаны. Его колени и ладони сразу стали липкими от крови он сбил их о камни, но даже не чувствовал боли, как и вообще не чувствовал ни тяжести Николо, ни собственного тела. Он полз, спрятав голову, как черепаха, и только иногда взглядывал вперед, туда, где искрилась и кипела река. Мальчик за его спиной стонал и все время что-то шептал горячо и настойчиво. Кажется, он уговаривал своего русского друга оставить его, бросить, бежать налегке. Николай все равно не понимал его.

Вода студеным языком облизывает горящие ладони и колени, и только тут Николай видит, что он уже ступил в реку. Но с откоса на противоположном берегу садят из пулемета, а сзади тоже свистят пули, и на воде, как во время дождя, вскакивают пузырьки. От ледяного прикосновения реки Николо тоже приходит в себя и что-то кричит.

— Постой, постой, погоди! — бессмысленно бормочет Николай, оступаясь и скользя по валунам.

Его руки, его колени уже онемели от холода, но он не смеет подняться, не смеет ускорить переправу: за спиной у него мальчик, и он должен донести его. Донести живым.

Кипят ледяные струи, вырываются из-под ног скользкие, как рыбы, камни, шмякаются в воду совсем рядом пули. Еще шаг. Еще.

— Не стреляйте, — просит-кричит Николо. — О мадонна, не стреляйте! Свои, мы свои! Suoi!

Николай ложится на последний валун, почти перекатывается с него на берег. Совсем близко темнеет полоса деревьев. Кажется, это каменные дубы. Там — спасительная тень, там можно будет хоть ненадолго укрыться от выстрелов, выпрямиться, осмотреть рану Николо…