Петр Киле - Сокровища женщин Истории любви и творений

Эта версия вполне правдоподобна. Пройдет два месяца после казни Монса, когда – до резкого обострения болезни – Петр мог назвать имя наследника, этого он не сделал, хотя, верно, отдавал отчет в том, что дело Монса всплыло недаром вскоре после коронации императрицы. Возникло ли охлаждение между августейшими супругами, трудно сказать. Но и преемников не было, кроме Екатерины, которая с подвижниками Петра могла бы продолжать преобразования в России. Как бы то ни было, императрица Екатерина I взошла на престол, как, верно, и предполагал император Петр, возлагая на ее голову корону Российской империи.

Недолго она правила, всего около двух лет. С ее смертью взошел на престол Петр II, сын несчастного Алексея, умерший юным. Елизавете Петровне было 21. Красива и честолюбива. Силы у трона предпочли возвести на престол Анну Иоанновну (дочь царя Ивана V, выданную замуж за герцога Курляндии), что дорого обошлось России.

Лишь с восшествием на престол Елизаветы Петровны в 1741 году, нашедшей опору в новых поколениях, выросших в условиях преобразований Петра, как Ломоносов, Россия окончательно вступила в эпоху Возрождения, с зарождением новой русской литературы, с расцветом русского барокко в архитектуре, в образе жизни и миросозерцании, разумеется, прежде всего дворянского сословия. Русское барокко явилось эстетикой Ренессанса в России, с переходом к русскому классицизму при Екатерине II и к ренессансной классике пушкинской эпохи, к Золотому веку русской национальной культуры.

В истории любви царя Петра и Екатерины мы обнаруживаем сугубо ренессансные представления о любви и красоте, с устремлениями к жизнетворчеству и творчеству величайших гениев эпохи Возрождения. Празднество, устроенное в Летнем саду в честь античной гостьи Венеры, объясняет многое в миросозерцании Петра и именно как ренессансной личности. При метафоричности мышления царя это празднество он устроил несомненно и в честь Екатерины. С нею же связано и выделение Минервы, воительницы, богини мудрости и ткачества, у греков Афины, которая предстает в изваяниях в Летнем саду, на украшениях, картинах и шпалерах в Летнем дворце, словно там обитала сама Миневра.

Мария Дьякова и Николай Львов известны по портретам Дмитрия Левицкого, который встречался с ними в доме одного из Бакуниных, позже в доме Безбородко, близких ко двору Екатерины II, – то был кружок, просветительский по времени, литературно-художественный и даже театральный. К этому кружку были причастны и сослуживцы Львова по Измайловскому полку Хемницер и Капнист, будущие поэты, и Державин.

«Страстный почитатель гражданина женевского, – свидетельствует о Львове современник, – в его волшебном миру препроводил он бурные лета, в которых другие преданы единственно чувственным впечатлениям, гонятся за убегающими веселиями. Способен к глубоким размышлениям, приучал он себя благовременно к наблюдению человеческого сердца». Вместе с тем: «Обхождение его имело в себе нечто пленительное, и действие разума его, многими приятностями украшенного, было неизбежно в кругу друзей».

В доме Бакунина Меньшого, помимо бесед, репетировали и ставились спектакли любителями, говорят, на вполне профессиональном уровне. Среди них блистала Мария Алексеевна Дьякова и как певица, и как драматическая актриса. У нее был и необыкновенный голос, и темперамент. Ей бы перейти на профессиональную сцену, но по тем временам это не приходило никому в голову. Еще бы! Девица из родовитой семьи, дочь обер-прокурора Сената, – в актрисы?

В нее, разумеется, влюблялись. И первым здесь упоминается Хемницер, который издание своих басен, очевидно, анонимное, посвящает М. А. Дьяковой. Сохранился ее ответ в стихах:

Он первым сватается и получает решительный отказ от ее родителей. Знал ли Хемницер, что Львов тоже влюблен в Марью Алексеевну и более счастливо?

Николай Львов, проведя три года за границей (1776-1778), с ним был и Хемницер, оба поэта изучали там горное дело, а Львов станет и специалистом по плавильным печам, решается попросить у обер-прокурора Сената руки его дочери и тоже получает отказ.

Николай Львов набрасывает стихи:

Портрет М. А. Дьяковой Левицкий написал в 1778 году, возможно, зная историю любви Львова, портрет которого он написал ранее и не однажды напишет, как и портрет Марии Алексеевны.

Теперь мы заглянем на один из придворных балов, в ходе которого Екатерина II, сделав необходимые приветствия и заявления, нередко на всю Европу, ибо здесь присутствовал весь дипломатический корпус, усаживалась играть в карты, что означало и начало танцев.

На придворном балу встретились Гаврила Державин и Николай Львов, еще малоизвестные. Очевидно, Львов спросил у Державина, почему он не танцует.

Державин не без смущения:

– Я не охотник шаркать по паркету…

Львов рассмеляся:

Державин замечает:

– За нами наблюдают две-три маски. Очаровательные глазки сияют, как в цветах роса.

Между тем маски переговариваются между собою:

– Ах, Маша! Мы же в масках. Подойдем к Николе.

– С ним заговорил Державин. Мы подойдем как будто бы к нему.

– Зачем?

– Как маски с ним заговорим.

– Он нас узнает сразу.

– Он узнал. И глаз не сводит, грустный до озноба.

– Мы встретились одни, а бал мишурный – всего лишь сон.

– Нет, сон скорее Львов. Как он, поэт, попал на бал придворный? Скорее в грезах, чтоб тебя увидеть.

– Ну, хорошо. Он мой весенний сон. Как подойти к нему, чтоб не нарушить его видения в минуты грез?

– Нет, этого не вынесу я дольше.

– Поди же потанцуй.

– Пока ты с нами и всем отказываешь, нас обходят.

– Простите, милые. Я не могу и шага сделать в танце, чтоб не ранить того, кто видит здесь меня одну, – лишь с ним бы закружилась с упоеньем, как и запела б с полным торжеством.

Львов с волнением:

– Услышать только б нам их голоса…

Державин уверенно:

– По стати и по грации то сестры.

– Глаза, как звезды; между нами версты; в разлуке мы глядим, как из тюрьмы.