И Петров - Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления)

И когда я спел "Сам наутро бабой стал", решил пропустить куплет и запел: "Мощным взмахом поднимает он красавицу княжну..." - но туг Броз Тито прервал меня:

- Нет, нет, товарищ Петров, вы не тот куплет поете.

- Почему?

- Ну как же! Вы же пропустили куплет!

- Какой?

- Нужно петь "Этот ропот и насмешки слышит грозный атаман".

Ну, мне пришлось спеть все куплеты. Мои слушатели остались довольны, но я совершенно измучился. Спрашиваю потом своих:

- В какой тональности я пел, что-то не разберу? Я пою в фа-мажоре.

А Игорь Безродный отвечает.

- Иван Иванович! Да вы на кварту выше спели!

Значит, я брал в каждом куплете по два раза соль - предельную баритональную ноту.

Наша делегация приехала в Югославию впервые после размолвки, которая произошла у Тито со Сталиным, и наше правительство стремилось смягчить обстановку. Прием сопровождался широким застольем, было много вина, произносились тосты. Но Никита Сергеевич Хрущев, глава делегации, не давал никому слова сказать. Он прерывал Булганина и Микояна и даже поссорился с бывшим послом Югославии в Советском Союзе. Хрущев бросил ему упрек в том, что он неправильно себя вел, когда был в Советском Союзе, и тот вспылил. Тито стал их успокаивать и говорит:

- Никита Сергеевич, учтите, что мы, уважая вас, должны сказать, что мы уважаем и наших работников Министерства иностранных дел. Они сыграли большую роль в налаживании наших отношений. Как видите, у нас теперь все хорошо, и пусть будет мир.

Нам, артистам, предложили дать в Югославии ряд концертов. Я должен был выступать в оперном театре в Белграде. Там тогда как раз шла опера "Князь Игорь", и меня попросили выступить в роли князя Галицкого. Я приехал в театр, прорепетировал и спрашиваю:

- А как быть с костюмом?

- Ну, костюм мы вам найдем.

- Но знаете,- говорю,- в чем беда? Рубашку вы на меня найдете, может быть, и штаны тоже, но ведь у меня нога очень большая - сорок шестой размер.

- О да,- говорят,- нужно поискать.

Бросились в гардероб, но там ничего не нашли, тогда решили раздеть одного хориста, у которого оказался такой же большой размер сапог. Я извинился перед ним, но он ответил, что рад мне помочь, и пошел слушать меня в зал.

Спектакль был хорошо поставлен, в классических традициях, кажется, кем-то из наших режиссеров. Он прошел успешно, так что я получил большое творческое удовлетворение.

Потом мы разъехались по разным городам с концертами, и мне запомнилось, что, когда югославы узнавали, кто мы, они всегда задавали нам вопросы, касающиеся культа личности Сталина. Эта тема их, как и нас, очень волновала.

Я помню еще одну поездку в Югославию. Мы поехали вместе с женой, Людмилой Петровной. Это было начало июня. У меня должно было состояться несколько спектаклей в Сараеве, в Новом Саду, а потом в Белграде и еще в каких-то городах - кажется, в Любляне, Загребе. Я спел "Фауста" в Новом Саду, а потом поехал в Белград, чтобы выступить в роли Бориса Годунова. Однако накануне вечером я себя не очень хорошо почувствовал, на следующий день стало еще хуже, появились болевые ощущения в животе. Я все-таки пошел на репетицию в театр. Там было много моих друзей, в том числе дирижер Оскар Данон. Я им сказал, что неважно себя чувствую, и поэтому попросил быстро пробежать мои места.

- Пойду в гостиницу и полежу. Что-то я, видимо, нехорошее съел,добавил я.

Так и сделали, но на следующее утро мне стало совсем плохо. Я вызвал врача из нашего посольства, тот посмотрел меня, сказал, что подозревает аппендицит, и предложил поехать в больницу, где лечится весь наш дипломатический корпус. Приехали мы в больницу. Там Бруновачка, очень хороший специалист, главный врач, дружелюбно встретил нас:

- О, Борис ко мне пожаловал! Вот интересно! Недавно я лечил одного великого человека, а теперь нужно лечить другого.

- А что же это за человек? - спрашиваю.

- Ко мне привезли артиста МХАТа Смирнова, который играл Ленина. А теперь Борис Годунов к нам пожаловал.

После того как Бруновачка меня обследовал, он заявил:

- Срочно на операционный стол. Аппендицит.

Он заверил мою жену, что никогда не ошибается, нам предоставили большую комнату, в которой моя жена все время могла со мной находиться, и меня привезли в операционную.

- Как же я лягу на операцию, когда я должен завтра петь?! - пробовал я еще сопротивляться.

- Ну-ка встаньте, как полагается Борису!

А я даже разогнуться не могу;

- Ну вот видите, а ведь Борис должен и падать, и гоняться за призраком! Сможете вы это сделать?

Когда привезли меня в операционную и сделали укол, врач сказал: "Считайте до десяти". Я просчитал только до семи и проснулся от какой-то сильной вспышки: это после операции, по прошествии часов десяти, меня снимали фоторепортеры. Через несколько дней ко мне пришли мои друзья: тенор Маринкович, баритон Попович, бас Чангалович. Они принесли мне цветы и конфеты, а Чангалович - даже большую бутылку югославского коньяка.

- Ваня,- сказал он,- ты сейчас не можешь пить, но потом выпьешь за нашу встречу, нашу дружбу.

И Бруновачка подтвердил:

- Через пару дней он рюмочку сможет пригубить.

Я обрадовался его снисходительности и решил пожаловаться:

- Профессор, ведь мне только бульончик и манную кашу дают, а есть-то хочется!

- Ничего, ничего, сейчас вам что-нибудь принесут.

Вскоре вошла монашка и подала мне большую тарелку, во всю величину которой лежал кусок мяса с зеленым горошком и морковкой.

Я безумно удивился. Спрашиваю:

- Это что, мне?!

- До вас, до вас,- отвечает.

Я не поверил, потребовал профессора.

- Что случилось? - спрашивает.

- Неужели это мне?!

- Но вы же хотели есть? Ешьте!

Позже Бруновачка мне рассказал, что операция была сделана вовремя, уже был перитонит, пришлось дважды промывать полость, но во время операции он почувствовал, что у меня крепкие мышцы, и понял, что я, наверное, был спортсменом.

Я рассказал ему, что мы собирались с первого июля поехать под Киев на машинах и провести там месяц, порыбачить, а теперь я подведу друзей. Но Бруновачка ответил, что я могу не волноваться, через две недели можно сесть за руль. И действительно, вернувшись в Москву, я вскоре сел за руль, и мы поехали отдыхать.

Царь Салтан, Иван Грозный, Балага

После большого перерыва, вызванного моей напряженной гастрольной деятельностью, я взялся за новые роли. В пятьдесят девятом году их оказалось две - роль Салтана в опере Римского-Корсакова и роль Грозного в "Псковитянке" того же композитора.

Партию царя Салтана мне предложил Небольсин.

Я послушал запись этой оперы, и она мне очень понравилась. Я знал эту музыку и раньше, но теперь слушал ее с профессиональным пристрастием. Обнаружилось, что партия царя Салтана очень трудная и написана в высокой тесситуре. Римский-Корсаков вообще не стеснялся - для басов он писал довольно сложно, не говоря уже о царе Додоне в "Сказке о золотом петушке", где партия просто невероятно виртуозная и чрезвычайно трудная по тесситуре.