И Петров - Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления)

Ставил спектакль Г. И. Анисимов. Как всегда, подобрался хороший состав исполнителей. Помню, Володя Ивановский пел Гвидона, Фирсова Царевну Лебедь, Смоленская - Милитрису, Алексей Иванов - Гонца. Партия Салтана написана для характерного баса. В ней много игровых моментов, много тепла, иронии, комических красок, и мне было интересно над ней работать. Я быстро выучил эту роль и с удовольствием выступал в ней.

Чтобы подчеркнуть комический характер роли, я клеил огромную рыжую бороду, рыжевато-седоватые усы, надевал того же цвета всклокоченный парик. К моему большому носу клеили еще нос в виде картофелины сначала из папье-маше, а потом я съездил на кинофабрику и заказал нос из пенопласта.

Опера "Псковитянка" была поставлена в Большом театре еще в 1953 году. Тогда главную роль в ней исполняли Пирогов и Огнивцев. Партия Грозного одна из лучших в творческом багаже Пирогова. Он наделял образ своего героя большой силой, а голос его покорял красотой. Каждое слово звучало упруго и казалось тяжелым слитком. Огнивцев тоже хорошо, по-своему, пел партию Грозного. Дирижировал оперой Жуков, режиссировал Баратов, а оформлял ее Федоровский. Постановщики спектакля были большими мастерами, и "Псковитянка" имела громадный успех.

Со временем Пирогов ушел со сцены, и эту роль предложили выучить мне.

Я работал долго. Опять пошел в музей, посмотрел Грозного у Васнецова, как он опускается по ступеням собора с посохом. В этой картине он показался мне уж слишком благодушным. Посмотрел и репинского Грозного. Но и этот мне не подошел. Я сделал собирательный образ. Вообще-то, мое лицо и крупный нос с горбинкой легко было загримировать, чтобы создать внешне похожий тип. К тому же я наклеивал бороду, усы и брови, затемнял впадины под глазами, и все это помогало мне создать психологически верный образ. В поисках нужного костюма для Ивана Грозного мне снова помог Федоровский. Ведь в походе Грозный надевал на себя кольчугу, а сверху прикрывал ее плащом. Федоровский предложил мне красивую с украшениями кольчугу, но мне было неудобно в этом костюме, и я сказал Федоровскому, что кольчуга меня очень сковывает. Тогда художник заменил ее на более простую, из какого-то легкого материала, в которой я чувствовал себя свободнее, и петь мне стало легче.

В своей трактовке образа русского царя я старался идти от музыки Римского-Корсакова. У него Грозный выписан очень ясно. Даже и придумывать ничего не нужно было. И хотя вокальная партия в основном речитативная, в ней есть и покоряющие певучие места, например, обращение Грозного к своей дочери, которое звучит необыкновенно нежно.

Трудной была сцена в тереме у Токмакова. Когда Грозный узнает, что Ольга - его дочь, то он, пораженный этим открытием восклицает: "Да, предстанут все убийства!.. Много крови! Псков хранит Господь!!!" Последнюю высокую ноту, которую он берет, певец должен держать до тех пор, пока не закроется занавес. Тут у многих исполнителей этой партии не хватало дыхания. У Пирогова же эта нота звучало здорово, но и у меня она получалась.

Мне хочется рассказать и о прекрасных декорациях оперы. Ведь историческая основа ее давала много простора для деятельности и фантазии Федоровского.

В первой картине был виден терем боярина Шелоги, который должен вот-вот вернуться из похода. Окна терема были открыты, в них лился солнечный свет и протягивали свои ветви цветущие деревья. Эта светлая картина по контрасту сменялась мрачной сценой вече. Площадь. Над каменными зданиями сгустились черные тучи. Сквозь них проглядывает луна, и на высоком месте собравшиеся псковичи ждут гонца, который должен им принести весть об Иване Грозном.

И снова - внутренние покои. На этот раз - это дом одного из самых богатых людей, наместника Пскова князя Токмакова. А в конце оперы - царский шатер: походная ставка, как называл его Иван Грозный. Диван и стены покрыты богатыми персидскими коврами. Задняя стена шатра приподнята, и вдали открывается красивый изгиб реки, поля и леса. Здесь и происходят все драматические события и развязка произведения.

Роль Грозного мне очень нравилась, но, к сожалению, я исполнил ее всего несколько раз.

В следующем 1960 году я сыграл маленькую роль ямщика Балаги в опере Прокофьева "Война и мир". Эта партия содержит всего несколько фраз и куплеты, поэтому, когда Мелик-Пашаеву пришла мысль предложить мне ее, он сделал это полушутя-полусерьезно. Взял меня как-то под руку, как это обычно он делал, и говорит: "Ваня, спел бы Балагу, хорошая ведь партия".

Я согласился. Быстро выучил, спел, и у меня получилась хотя и маленькая, но заметная роль, которая запомнилась.

Япония

В 1959 году мне предложили поехать с сольными концертами в Японию. Это было заманчивое приглашение. Наши артисты, которые гастролировали в этой стране, рассказывали, что в Японии прекрасные залы, доброжелательная публика, и я отправился в путешествие в хорошем настроении.

В середине мая мы вылетели из Москвы вместе с аккомпаниатором Семеном Клементьевичем Стучевским. В Москве было холодно, около нуля градусов, но меня предупредили, что в Японии уже жарко, и я оделся довольно легко. Прямого рейса Москва-Токио тогда еще не было, и нам предстоял долгий, утомительный и наполненный неожиданными впечатлениями путь через многие страны. Сначала на "Ил-18" мы полетели в Ташкент, где уже было градусов десять-двенадцать тепла, но дул пронизывающий ветер, и мы все страшно замерзли. Потом мы поднялись над Гималаями и направились в Индию. Вид, открывшийся перед нами, оказался незабываемым. Мы увидели горы, покрытые снегом, зеленеющие долины, горные озера, кишлаки. И чем выше мы поднимались, тем становилось красивее: перед нами было голубое небо, голубые озера и горы.

Часа через два мы подлетели к Дели. Когда самолет стал снижаться, мы увидели людей в набедренных повязках и в тюрбанах на голове, но сами все еще никак не могли согреться после Ташкента. Когда же самолет подрулил к зданию аэропорта и открыли дверь, на нас, как из горячей топки, хлынул раскаленный влажный воздух. Дух захватило. Мы забрали вещи и пошли в здание аэровокзала, но пока прошли эти триста метров, то стали по пояс мокрыми. Не только рубашка, даже галстук промок. Было более сорока градусов тепла.

Нас повезли в гостиницу и сказали, что завтра мы полетим дальше, а пока можем отдохнуть. Кондиционера в гостинице не было, под потолком крутились огромные пропеллеры, которые слегка обдували, и это было единственное спасение. Нам со Стучевским очень хотелось посмотреть Дели. Мы прошли два квартала, но было настолько душно, что дальше двигаться уже не смогли. Пришлось вернуться в гостиницу, лечь, и только я решил задремать, как вдруг увидел какие-то тени под потолком. Оказывается, это бегали по потолку большие ящерицы, сантиметров по тридцать. Позже с ужасным треском начали летать огромные жуки. Я испугался: "Может, они кусаются, ядовитые. Не хватало еще какую-нибудь кобру увидеть. Тут не до отдыха".