Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов

Комиссия, закончив работу, собралась для утверждения ее результатов у Драгомирова. Рафальскому поручили сделать доклад. Читая, он при каждой ссылке «по показанию такого-то филера» демонстративно кривил губы в насмешке. Присутствовавшего на докладе Спиридовича поведение Рафальского задело: его покоробила «известная старолиберальная манера мешать с грязью все, что относилось к жандармерии, хотя сами купались в грязи по уши». Драгомиров между тем внимательно слушал докладчика, ни одного предложенного наказания не утверждал, говорил только «дальше» и, улыбаясь, посматривал в сторону Спиридовича. Рафальский воспринял молчание губернатора как поощрение и опять «окунул филера в грязь».

Спиридович встал и попросил у генерал-губернатора разрешения разъяснить «почтенной публике», что такое филер охранного отделения.

— Доложите, доложите, — одобрительно заулыбался генерал.

Рафальский и другие члены комиссии насторожились.

— Ваше превосходительство, — начал Спиридович, — филер — это агент наружного наблюдения, находящийся на службе и получающий жалованье по ведомостям, которые идут в контроль. Согласно инструкции директора Департамента полиции, филеры набираются из запасных унтер-офицеров армии, гвардии и флота по предъявлении ими отличных рекомендаций и аттестатов их войскового начальства.

— Вот как, — протянул Драгомиров, — а я и не знал… Так, так… хорошо, что сказали. — И теперь к Рафальскому: — Так что там, прочитайте сначала, что там намечено?

Рафальский возобновил чтение, но как только он дошел до слов «по указанию филера», Драгомиров перебил его:

— Сколько там назначено?

— Два месяца, ваше превосходительство.

— Так… согласен.

В дальнейшем, каждому означенному в списках, который был задержан «по указанию филера», генерал-губернатор либо утверждал предложенное комиссией наказание, либо ужесточал его.

— Ну а этим б…м скостим немного, — сказал Драгомиров в отношении девиц легкого поведения, — дадим им по месяцу, вместо трех. Ну их…

Записной либерал Рафальский почувствовал себя сконфуженным и затаил на Спиридовича злобу.

Об отношении интеллигенции к жандармам свидетельствует следующий типичный для того времени эпизод. На квартире у одного студента изъяли большое количество прокламаций. Студента вместе с его братом пришлось арестовать. Глава семейства, один из богатых евреев Киева, на следующий день пришел в клуб и во всеуслышание самонадеянно объявил, что за судьбу своих сыновей он ничуть не беспокоится и добьется их быстрого освобождения. Начальник охранного отделения доложил об этих словах в Департамент полиции, уведомил прокуратуру и проинформировал губернское жандармское управление. В результате оба сынка, благодаря «всесильному папаше», отсидели в каталажке намного больше, чем могли бы при обычных обстоятельствах. Красавица-мать, сообщает Спиридович, очень страдала.

Кстати, Спиридович в своих записках оставил описание порядка, которого охранные службы неукоснительно придерживались при каждом аресте, обыске или ликвидации типографии. Накануне широкомасштабной операции начальник охранного отделения наносил визит прокурору палаты и подробно докладывал ему суть дела, обосновывая необходимость ликвидации и объясняя взаимоотношения лиц, подлежащих аресту. При этом прокурор в общем виде узнавал, какие сведения были добыты путем наружного наблюдения, а какие — с помощью внутренней агентуры или перлюстрации. После этого прокурор убеждался, что охранка действует разумно, не хватает кого попадя и не волочет его в каталажку. Прокурорское око, пишет Спиридович, зорко смотрело за соблюдением закона. Если арест какого-либо рабочего проходил мимо внимания прокуратуры, то любое задержание студента или интеллигента немедленно влекло за собой запрос прокурора по телефону: за что и почему?

Затем начальник охранного отделения получал в губернском жандармском управлении соответствующий ордер, начальник ГЖУ сразу назначал своего подчиненного офицера для ведения будущего дознания, а прокурор выделял одного из своих товарищей для наблюдения за процедурой дознания. Оба эти лица являлись в здание охранного отделения в 11.00 того дня, на который назначалась операция. Пока наряд ОО находился на операции, начальник охранки рассказывал дознавателю и наблюдавшему прокурорскому работнику о существе дела. Когда сотрудники ОО возвращались с обыска или ареста, то все сообща сразу осматривали добытые вещественные доказательства. Все недоразумения и неясности обсуждались и устранялись тут же на месте. В результате и следователь, и прокуратура заранее вводились в то или иное дело. На следующее утро начальник охранного отделения докладывал об операции в ДП, а товарищ прокурора вводил в курс дела свое начальство.

…Отношения с начальником Киевского губернского жандармского управления генералом Новицким портились с каждым днем. Положение ухудшалось еще и тем, что генерал-губернатор Драгомиров открыто демонстрировал свою неприязнь к Новицкому и особую приязнь к Спиридовичу. Назревал взрыв, и он произошел. Как-то Спиридович, закончив розыск по большой группе эсеров, в соответствии с инструкцией послал доклад Новицкому в ГЖУ и попросил его сделать необходимые обыски и аресты. Новицкий пришел в ярость — какой-то ротмистришка взялся учить аса сыска, что надо делать! Спиридович был немедленно вызван в здание ГЖУ. Предоставим ему слово:

«Явившись, я застал генерала торжественно заседавшим за громадным столом и окруженным всеми офицерами управления и товарищами прокурора. Парад был специально приготовлен для меня. Едва я успел поклониться, как генерал, держа в руках мой доклад, начал кричать:

— Какое право имеете вы, ротмистр, отдавать мне подобные распоряжения! Как смеете вы писать мне подобные предписания!

Взяв себя в руки, я ответил:

— Вашему превосходительству я предписаний не давал. Я только просил Вас, согласно утвержденной министром инструкции, о производстве обыском и арестов по законченному мною розыску.

Генерал совершенно вышел из себя и, ударив кулаком по столу, еще громче закричал:

— Вы — ротмистр и просить меня об этом не имеете права. Я вам докажу, ротмистр, докажу. Я…

Тогда уж я, перебив генерала, резко, но спокойно отчеканил ему:

— Просить ваше превосходительство имею полное право о чем угодно — и в данном случае я должен это сделать и сделал. А как ваше превосходительство отнесетесь к моей просьбе, это дело ваше!

Сказав это, я повернулся круто кругом по-военному, вышел из комнаты и уехал в отделение…»

Дома Спиридович написал телеграмму в Департамент полиции, доложил о случившемся и просил перевести его в другое место ввиду невозможности работать с Новицким. Через несколько дней Новицкого вызвали в Петербург, министр внутренних дел Плеве предложил ему войти в Совет при Министерстве внутренних дел, но генерал отказался и подал в отставку. Новицкий жестоко отомстил министру и, будучи уже на пенсии, опубликовал свои записки, в которых обвинил Плеве в попустительстве по делу о покушении на уфимского губернатора Богдановича, произошедшем якобы на почве соперничества Плеве с Богдановичем за сердце какой-то дамы.