Марина Могильнер - Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма (сборник)

Это подводит нас к рассмотрению второго механизма, обеспечивающего воспроизводство политики империи в России при переходе от одного режима к другому. Речь идет об устойчивости модели социального поведения, которая предполагает стремление к занятию привилегированного статуса в иерархической структуре. Речь также идет о тех возможностях и соблазнах, которые эта модель открывает перед руководством страны. Утверждение национального могущества внутри страны и за ее пределами придает правительству легитимность. На примере СССР мы знаем, что во время Гражданской войны русские переселенцы в Средней Азии, в Крыму и на Северном Кавказе воспринимали этот конфликт сквозь призму давних межэтнических отношений и поддерживали любую власть, которая помогла бы им отстоять свои местные интересы, что позволило советской власти заручиться в этих регионах поддержкой на местах [427] . Известно также, что часть русской интеллигенции увидела в становлении советского государства возрождение Российской империи и встала на сторону большевиков, поскольку хотела видеть свою страну в ряду ведущих игроков международной политики. Мы знаем, что в 1930-1940-х годах, когда Сталин восстанавливал превосходство всего русского и стремился превратить СССР в сверхдержаву, он опирался на глубокие культурные различия внутри советского общества. Утверждение роли России на мировой арене и преобладание интересов централизованного русского государства над интересами местных этнических групп с давних пор являются той основой, на которой сменяющие в этой стране друг друга режимы добиваются легитимности в глазах отдельных слоев населения. Конечно, в современной России очень сильна ностальгия по всему советскому, во многом связанная с желанием некоторых групп восстановить былой статус русских как внутри страны, так и за ее пределами. Опросы общественного мнения показывают: приблизительно треть населения страны согласна с тем, что историческая миссия России заключается в объединении народов в союз, который должен стать преемником Российской империи и СССР [428] . В разное время близкие показатели давали опросы, в которых люди высказывались в пользу естественности империи для России [429] и в поддержку стремления России стать ведущей державой на мировой арене [430] . Хотя повсюду в современном мире империя связывается с чем-то отрицательным, в России сегодня империя гораздо чаще упоминается в положительном смысле. Это контрастирует с ситуацией в Америке, где позитивная характеристика Соединенных Штатов как империи встречается значительно реже. Поэтому для современного российского руководства весьма соблазнительно использовать укрепление российского могущества внутри страны и за рубежом для упрочения собственной легитимности. Мы наблюдали это на примере некоторых недавних шовинистических действий Путина. Тем не менее следует с большой осторожностью подходить к разговорам о российской культуре в целом или об империалистических инстинктах, будто бы ей свойственных. Если всего одна треть россиян считает, что Россия должна быть империей, то что думают остальные две трети? Как отметил один российский обозреватель, имперские амбиции не занимают ведущих мест в перечне приоритетов среднего россиянина, опросы общественного мнения показывают, что их все время опережают экономические проблемы [431] . Таким образом, нужно с большой осторожностью ссылаться на массовую культуру при объяснении живучести империи в регионе: не только далеко не все население России в равной степени питает имперские амбиции, но и ее руководители могут выбирать, потакать или нет этим настроениям.

Здесь мы переходим к третьему механизму, который может способствовать воспроизводству империи при переходе от одного режима к другому: это преемственность интересов, идеологий, характерных типов поведения политических и бюрократических элит. Исследование Франсин Хирш, посвященное российским этнографам, иллюстрирует очень многое из того, что я здесь имею в виду. Хирш показывает, как специалисты-этнографы, сформировавшиеся еще до революции, привлекались в Советской России для решения национального вопроса, как эти ученые принесли с собой имперские методы и имперский стиль мышления, характерные для старого режима [432] . Адам Улам заметил, что с точки зрения российской внешней политики «ноябрь 1917-го не стал чистым листом». «За новым культом, новым правящим классом, новым языком скрывалась некая основополагающая связь с имперским прошлым» – глубинные структуры мышления, этатистская идеология, сохранившиеся несмотря на смену государственного строя [433] . Как отметила на пленарном заседании нынешней конвенции AAASS Нэнси Конди, преемственность в отношении к другим странам и к другим народам внутри страны действительно могла быть обусловлена сохранением этатистской идеологии и моделей развития, основанных на государственном руководстве. При переходе от дореволюционной империи к советской произошла гораздо более масштабная смена элит, чем при переходе к современной постсоветской России. Действительно, новый самоуверенный настрой России в международной политике сегодня во многом исходит от российских элит, а не от масс. Например, опросы общественного мнения показывают: 80 % офицеров российских вооруженных сил считают, что Россия должна восстановить свой статус великой державы в мире. Это гораздо более высокий показатель, чем у российского общества в целом, где подобной точки зрения придерживается лишь одна треть [434] . Роль «силовиков» в нынешнем утверждении могущества России совершенно очевидна. Неудивительно, что российская элита, в состав которой входит слишком много представителей «щита и меча» бывшей империи, стремится к воссозданию доминирующего положения России на мировой арене или произвольно распоряжается властью как внутри страны, так и за ее пределами. В этом смысле для объяснения устойчивости политики империи в Евразии, вероятно, гораздо больше дает Шумпетер, чем Галахер и Робинсон, Хардт и Негри, или Ленин.

Наконец, позвольте мне высказаться умозрительно о воспроизводящейся структурной ситуации в Евразии, обращение к которой, как мне кажется, позволяет осмыслить политику империи в этом регионе в категориях рационального выбора, с реалистических позиций. Ученые в настоящее время считают, что птицы летят клином вовсе не потому, что они так запрограммированы на генетическом уровне или сознательно пытаются образовать такую фигуру. Скорее, к такому поведению их толкает сочетание двух факторов – стремление к близости и воздействие физических сил. Иными словами, птицы стараются лететь близко друг к другу, но не настолько, чтобы это стало опасным. В то же время они стремятся занять такое положение, в котором сопротивление ветра было бы минимальным. Возможно, что и империя в Евразии – результат сочетания целого ряда совершенно различных действующих сил. Поведение обществ этого региона обусловлено тем, что они вынуждены жить в тесном соседстве и в то же время двигаться в одном и том же воздушном потоке, образуемом постоянно существующим неравенством в соотношении сил между российским государством и другими странами региона. Это обстоятельство не только провоцирует Россию к установлению иерархий и самоуверенному поведению (или, по крайней мере, ничто не противостоит данной тенденции), но оно способствует нагнетанию у соседей России страха перед возрождением империи, приводит к тому, что они начинают интерпретировать изменяющиеся действия России в имперском ключе. Иными словами, политика империи, возможно, сохраняется в Евразии не потому, что такова внутренняя природа России, не потому, что действующие лица здесь сознательно стремятся к достижению имперских целей, и не потому, что Россия в прошлом уже действовала подобным образом, а по причине того, что воспроизводящийся структурный дисбаланс в соотношении сил заставляет всех участников политической игры играть достаточно знакомые им роли.