Александр Шубин - Уроки Великой депрессии

Грань XX и XXI вв. имеет свой «мотор» конъюнктуры — виртуальное потребительское пространство, основанное на цифровых технологиях, коммуникациях нового поколения и сетевых социальных структурах. Емкость рынка меняется в связи с войнами, таможенной политикой и политическими катаклизмами. Бум 20-х гг. начался после военно-политических потрясений 1914–1923 гг. Бум 90-х — после распада СССР и «социалистической системы». При этом каждый рынок имеет свои пределы роста. Когда те, у кого хватает на это денег, освоили продукт — новый рынок исчерпан. Время ажиотажа давно позади, впереди кризис, новая переоценка потребительских ценностей. Н. Д. Кондратьев пишет, что «можно говорить в рассматриваемую эпоху о насыщении потребностей в масштабе мирового хозяйства» [7] Кондратьев Н. Д. Указ соч. С.269. .

При этом уже могут быть сделаны изобретения, которые позволяют создать новую новинку. Но проблема в том, что каждому предмету — свое время, предмет вписывается в определенный стиль жизни, определенные общественные отношения, для его массового производства нужны не индивидуальные, а массовые запросы, целая программа внедрения. Поэтому научно-технические революции связаны с социальными переменами. Мануфактурная специализация создала потребность в паровом двигателе. Эпоха империализма предоставила Западу неограниченные (на тот момент) запасы нефти и породила двигатель внутреннего сгорания, необходимый для новых вооружений и транспорта. Империализм создал социальную базу для технической революции конца XIX века, которая вызвала подъем потребительской волны, пиком которой стала Первая мировая война с ее сверх-потреблением ресурсов, перемалываемых на полях сражений. Она была временем не только разрушений и бойни, но и мирового ажиотажа, искусственного потребления, связанного с военным производством, государственными закупками тут же уничтожаемых ресурсов. Поэтому после кризиса 1920–1921 гг., который обеспечил перестройку мировой экономики на мирные рельсы, начался новый «бум». Разрушения войны после ее окончания стимулировали спрос — нужно было восстанавливать развалины вдоль линии фронта. В середине 20-х гг. «экономический бум» набрал собственную инерцию, связанную с возникновением т. н. массового общества. К концу 20-х гг. этот подъем затянулся, и ожидалось плавное завершение «бума» 20-х гг.

Когда возможности социальной системы «империализма» и емкость рынка волны 90-х—20-х гг. были исчерпаны, не мог не начаться тяжелейший кризис. Ибо кризис — это переналадка экономико-технологической структуры индустриального общества под новые задачи, под новые потребности общества, обусловленные социально-культурным развитием и структурой общества, в которой каждая ниша имеет свои потребности и возможности их удовлетворения.

Индустриальное общество инерционно, оно не может гибко менять направление развития. Рынки массовых товаров заужены в силу неравномерности распределения его благ руководящей элитой. Экономическую моду диктует слой людей, почти оторванный от массовых потребностей, живущий в собственной элитарной среде, лишенный прогностических навыков, склонный к продолжению «проверенных» путей, которые уже принесли процветание данному бизнесмену или чиновнику. Творческий подход к меняющейся ситуации, тревожные предупреждения интеллектуалов, глухое отчуждение и протесты недопотребляющих слоев не принимаются в расчет. Пока гром не грянул, нет императивного мотива на отвлечение средств для дорогостоящей переналадки производства, в такие периоды на это решаются лишь наиболее дальновидные представители элиты — исключения из правил.

Старые потребности насыщаются, старые задачи выполнены, а технологии и мысль «капитанов индустрии» продолжают работать в прежнем направлении. Наступает перепроизводство, нарастают диспропорции. Скорость и издержки развития общества зависят от его способности не только обеспечивать экономический рост, удовлетворяющий старые потребности, но и быстро находить новые, формировать социально-технологические структуры, готовые к выполнению новых задач. В 1929 г. этого не наблюдалось. Не наблюдается и теперь.

Поскольку кризис, начавшийся в 1929 г., завершал кондратьевскую волну эпохи «империализма», возможности этой социальной структуры были исчерпаны. Преодоление такого «межэпохального» кризиса могло быть достигнуто только переходом к новой социально-технологической структуре в нескольких ведущих странах мира. Пока этого не произойдет, мир был обречен на разгул кризиса. Мы увидим, что прекращение Великой депрессии будет связано с концом эпохи стихийного капитализма и переходом к широкомасштабному государственному регулированию экономики, связанному с формированием ВПК.

Но еще в 1928 г. в столицах Запада социально-экономическая ситуация казалась благополучной. Экономисты господствовавшей тогда либеральной «неоклассической» школы представляли себе рынок чем-то вроде «идеального газа», состоящего из фирм-молекул. Любое нарушение равновесия в банке с таким газом должно было вести к тому, что «молекулы», потолкавшись, автоматически восстановили бы равновесие. Ситуация зависела от объема банки, все процессы должны были развиваться плавно. Экономическая мысль начала XX в. считала «кризис обычным, но не необходимым моментом в смене конъюнктур из повышательных к понижательным», тем более, что в начале века «такие переломы, как известно, потеряли былую остроту, лишились тех элементов паники, катастрофичности в движении конъюнктур, какими были так богаты переломы в первой половине XIX века» [8] Там же. С.263. . Причиной относительного благополучия начала века была подъемная фаза длительной кондратьевской волны, на фоне которой смягчались менее интенсивные колебания. Но могло показаться, что свою благотворную роль играет монополистическая фаза капитализма, регулирующая роль трестов. Последующие события, однако, подтвердили правоту критиков монополистического капитализма. Он усилил не планомерность, а неустойчивость.

Производство принадлежит относительно узкой группе собственников, и это неизбежно ведет к монополизации рынка. Собственник обладает властью над производством совершенно независимо от того, занят ли он в производственном процессе. Не работники и не инженеры, а суверенный и абсолютный монарх производства — собственник, решает, куда будет направлена энергия работников. Власть собственника произвольно объединяет самые разные производства, оказавшиеся волею коммерческой игры под его скипетром. Вместо молекул «идеального газа» получаются огромные сложные молекулы-монополии, которые цепляются друг за друга, ведут друг против друга войну на уничтожение. Какое уж тут равновесие.