Марина Могильнер - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

19 ноября 1821 года императором Александром I был утвержден всеподданнейший доклад Синода об устройстве духовных дел в Имерети. После подавления восстания и удаления за пределы Грузии (или смерти) верхушки местного духовенства и аристократии, оппозиционно настроенной к российским властям, практика реорганизации административно-территориального устройства Грузинской церкви, осуществленная в Картли и Кахети, была распространена и на этот регион.

В этом докладе Синода во многом были противопоставлены друг другу точки зрения на реорганизацию церковной структуры в Грузии российской гражданской и духовной власти на Кавказе, и как следствие наиболее отчетливо проявилась разница их отношения к столь тонкой материи, как церковь и вообще религиозный вопрос в этом регионе. Мнение представителей гражданской администрации, в первую очередь главноуправляющих, и до этого оказывало значительное влияние на принятие практически всех более или менее важных решений, касавшихся Грузинской церкви. После же восстания в Западной Грузии, когда «ослушание» и поспешность российских духовных властей во главе с экзархом Феофилактом, по авторитетному мнению главноуправляющего А. П. Ермолова, привели к самым серьезным последствиям — необходимости применять силу, кровопролитию и жертвам, мнение гражданской власти в церковных вопросах стало как минимум равным по своему весу мнению экзарха. Неслучайно, что в данный период все мероприятия в сфере церковного устройства в Западной Грузии приводятся в действие даже не при участии, а фактически руками военных.

Тогда эта заочная, а часто и открытая полемика закончилась относительно компромиссным решением Синода. Как в Картли и Кахети, в Западной Грузии резко сокращалось число епархий. Вместо девяти ранее существовавших здесь епископатов (четырех в Имерети, трех в Мегрелии и двух в Гурии) отныне в каждой из этих областей должно было остаться по одному [665].

Процесс интеграции Грузинской церкви, особенно активно протекавший в конце 1810-х годов, когда он коснулся уже и западногрузинских земель, серьезно обеспокоил владетелей автономных княжеств. Как и везде, наиболее острым оставался вопрос церковной собственности. При первой же попытке перенаправить в общую казну экзархата доходы с имений церкви в Мегрельском княжестве, а управление ими централизовать в Синодальной конторе более чем четко обозначилась позиция местных иерархов. Еще при первом экзархе Варлааме в 1816 году все три епархиальных архиерея Мегрельского княжества фактически, пусть и в мягкой, но тем не менее в недвусмысленной форме выдвинули ультиматум владетелю Левану Дадиани (1804–1840) [666]. Получив из Синодальной конторы письмо о том, что все «доходы и произведения крестьян нашей церкви должны поступить в ведение той конторы», они объявили владетелю о своем желании сложить с себя сан и отправиться в какую-либо пустынь. «Не имея возможности жить по приличию церкви нашей» после отобрания доходов и без того разоренных голодом и язвой имений, все три митрополита, по их словам, заранее выбирали нищету. Под документом стояла подпись: «Вашей светлости молитвенники за преуспеяние и долголетие ваше, дяди ваши: Чкондидский митрополит Виссарион сын Дадиани, Цагерский митрополит Иоанн сын Дадиани и Цаишский митрополит Григорий» [667].

Леван Дадиани и владетель Гурийского княжества Мамиа Гуриели лично объявили о своей готовности ввести духовенство своих владений в зависимость от экзарха Грузии. Но в то же время они открыто высказались о том, что «всякая прикосновенность к имуществам» будет расценена ими как «монарший гнев», поскольку они были пожалованы церквам и монастырям их предками и ими самими, и потому только от их непосредственной воли зависело всегда умножение или уменьшение этой собственности [668]. Российской администрации пришлось признать, что требование от западногрузинских владетелей передачи имений церкви в ведение Синодальной конторы и экзарха фактически означало нарушение высочайше утвержденных трактатов на вступление этих княжеств в подданство Российской империи.

Подводя итог сказанному, еще раз обозначим важную для рассматриваемого периода проблему. Значение пространственной организации церкви трудно переоценить, особенно в природных условиях Грузии. Именно эта организация во многом определяет близость пастыря и паствы — не только физическую, но вместе с ней и духовную, интенсивность их общения, возможность удовлетворения религиозных потребностей людей, формы проповеди слова Божия и исполнения религиозных предписаний, а в конечном итоге — успех распространения и поддержания веры в сердцах и душах членов паствы этой церкви. Не боясь впасть в географический детерминизм, подчеркнем, что ландшафт не в последнюю очередь влиял на самые разные стороны жизни церкви — количество клира в той или иной местности, степень его влияния на паству, формы монашеской аскезы и многое другое. Каждая церковь, исходя из тех природных условий, в которых она существует, в течение столетий своей истории определяла оптимальную для себя форму своего территориального устройства, которая бы могла способствовать наиболее успешному достижению всех этих целей. В истории церкви трудно, если вообще возможно, найти прецеденты, когда бы традиции пространственной организации одной церковной структуры переносились бы на каноническую территорию другой. Реформы Грузинской православной церкви, проводившиеся российской администрацией всю первую половину XIX века, являются, пожалуй, одним из редких примеров подобного «экспорта».

Для этого в начале XIX века у российских властей было немало поводов — как вполне реальных, так и «виртуальных», порожденных особенностями восприятия «европейцами» «восточного» уклада, которые вполне можно объединить в понятие «ориентализм» в том смысле, который вкладывал в него Эдвард Саид [669]. Одним из главных стимулов к реорганизации местной церковной структуры стали «неустройства», замеченные в ней российскими чиновниками, в частности огромное, как им казалось, для такой территории число духовенства. Но насколько в действительности значительным было число клира в конкретных условиях Грузии?

Из первой сводной ведомости числа церквей и духовенства в Восточной Грузии, составленной имперскими чиновниками перед началом церковной реформы [670], нетрудно заметить, что практически во всех епархиях священнослужителей было отнюдь не больше, а во многих случаях даже меньше, чем церквей (за исключением четырех кафедр — Мцхетской, Тифлисской, Бодбийской и Руставской). Дьяконов же и церковнослужителей во всех без исключения епархиях оказалось значительно меньше, чем приходов. Кроме того, почти половина всех кафедр (6 из 13) не имела епархиальных архиереев, что явилось следствием политики российской администрации по сокращению численности высшего грузинского духовенства. В целом, прибегая к достаточно грубому обобщению, можно сказать, что в среднестатистическом приходе Восточной Грузии того периода состоял один священник и один церковнослужитель, в редких случаях с дьяконом, что вряд ли можно считать признаком «излишества».