Вадим Васильев - История новоевропейской философии

Ну вот, например, я когда переводил, допустим, Канта, я вот этот оборот перевожу — «вещь — в-себе», а этот — «вещь сама по себе», вот так вот. Мне кажется, что тут лучшего решения трудно придумать, хотя может быть я и не прав, но везде бы я не стал менять «вещь — в-себе» на «вещь сама по себе», потому что все‑таки в этой фразе «Ding an sich» нет «сама», вот «по себе» здесь нет.

— А если оставить «вещь сама»?

Сама вещь? Ну да, иногда у Канта есть., например он пишет «Ding an sich selbst» — вот такая у него еще есть формулировка, вот это «сама вещь», вот если бы «сама вещь» он хотел бы написать, он вот так бы написал. Он иногда так пишет, но редко.

— Ну, наверно, какой‑то элемент помехи существует, любой материал сопротивляется проникновению в него? Как внешнему проникновению, так и логическому проникновению …

Безусловно. Кант с этим согласен. Но главное, что тут надо договориться сразу же какой смысл основной этого термина: вот этой скрытости или самостоятельного существования. Если мы проанализируем его высказывания на это счет, скажем ранних, вот в той же диссертации, то мы поймем, что, видимо, все‑таки, главным был аспект самостоятельного существования, а аспект непознаваемости был добавлен впоследствии. Дело в том, что в диссертации Кант считает вещи — в- себе познаваемыми. Это позволяет исключить свойства непознаваемости как одно из основных понятий, импликаторов, так сказать, «вещи — в-себе». Правда, эта работа на латинском языке написана: res ense, по — латински, такой оборот там используется, если я не запамятовал.

— На самом деле, первое из второго выводится, тогда как второе из первого.?

По правде говоря, настолько запутан этот вопрос, что я могу лишь еще раз сказать просто, что главный, на мой взгляд, аспект, это аспект самостоятельного существования, но переводить, тем не менее, во всех случаях, как «вещь сама по себе» я бы не стал. Хотя бы потому, что. а они там точно везде?

— Да. Причем в предисловии очень интересная аргументация, что до этого так не делали, поскольку, В. И. Ленин в своих работах употреблял именно «вещь — в-себе».

Ну, да, да. Мотивация любопытная. Ну что тут поделаешь, это действительно играло роль в том, о чем можно писать, а о чем нельзя и надо сказать, что наши‑то историки философии, они вообще героическую работу проделали — они издавали сочинения Канта, Беркли, Юма под разными предлогами писали там, может быть, какие‑то про — ., про «то», про «это» вступления, которые издавали и вот это очень важно. Т е. всегда сохранялась независимость философской мысли в стране, в любых видах, какие бы формы это не принимало. Мы вернемся еще, я думаю, к этой проблеме.

Ну, значит, на чем мы остановились… На субъективности, так? Мы договорились, что пространство и время не существуют сами по себе, потому, что. просто по определению. Коль скоро это субъективные формы чувственности, то если убрать субъект, то они, эти формы, тоже уберутся. Значит, их не будет. Стало быть, они не «сами по себе».

Теперь вот какой вопрос: то, что дано нам пространство и время, уже не сами пространство и время, а вот эти вещи в пространстве и во времени. Как их то мы будем называть? Им то какой статус будем приписывать? Являются ли эти вещи, предметы, которые нас сейчас окружают — вещами самими по себе, или нет? Вот, кстати, заметьте, даже сама постановка такого вопроса была бы невозможна, если бы подразумевали под «вещью — в-себе» только что- то непознаваемое. Кант спрашивает: то, что мы познаем в мире явлений, Кант прямо так и говорит, т. е. предметы опыта, познаваемые нами — это «вещи — в- себе»? Иначе такая конструкция даже была невозможна, если бы «вещь — в- себе» означала бы что‑то непознаваемое. Тогда спрашивается: познаваемые наши вещи — это познаваемые вещи или непознаваемые? Тогда ставится вопрос на уровне детского сада. Риторический, на который не надо отвечать. Для Канта это реальный вопрос.

Так вот, итак — являются ли эти предметы, наше тело, в том числе, «вещами — в-себе»? А ответ такой Кант дает на этот вопрос: нет, конечно. И необходимость этого ответа непреложна — ведь эти вещи пространственны и они существуют во времени. Теперь уберите нас самих, выдерните субъективность из мира — пространство исчезнет. Останутся ли эти вещи как пространственные без пространства? Может такое быть: пространственная вещь существует без пространства? Нет, конечно. Значит, эти вещи тоже прекратят свое существование при устранении субъекта. А это значит, что они не существуют сами по себе, а существуют в зависимости от существования субъекта, а значит, являются не «вещами по себе», а чем‑то другим. Вот это что‑то другое Кант называет словом феномены или явления. Ну, немецкое слово «Ersсheinung» — явление имеет любопытную этимологию, потом ее обыгрывали и Гегель и Хайдеггер.

— А первоначально он вводил свою терминологию не на латыни?

Вы имеете в виду в этой диссертации?

— Вообще, в своих размышлениях, он свои термины первоначально называет по — немецки или по — латыни?

Все‑таки латынь на втором плане была, конечно, он был в этом плане учеником Вольфа настоящим. Как тот стремился немецкий язык использовать*, так и Кант.

— Т. е. Кант понимал пространство как такой способ нашего восприятия, т. е. могут быть разные способы, т. е. могут быть другие способы восприятия?

Да, Кант признает, что у других существ, о которых мы, правда, ничего сказать не можем, может быть имелись бы иные формы чувственности. Не пространственные и не временные. Поэтому он различает чувственное созерцание вообще и наше чувственное созерцание. Это различение ключевую роль играет в некоторых разделах его философии, в частности в дедукции категорий. Без этого ему дедукцию не удалось бы довести до конца. Чувственные созерцания вообще и наши чувственные созерцания. Да, это вот такие формы нашей «рецептивности», как Кант еще говорил, — восприимчивости, то есть.

Чувственное познание — вот это тоже существенный момент — неизбежно пассивно, Кант придерживается этой концепции различения активной и пассивной способности души, чувства пассивны. Что значит пассивны? Это значит, что преставления чувств — ощущения возникают в душе в результате внешнего воздействия. Не сами мы порождаем многообразие феноменов, явлений, а они откуда‑то извне идут, а мы лишь преобразовываем их в пространственно — временные формы, модифицируем.

— Но оно не абсолютно пассивно, оно их все‑таки преобразует.

Да, есть, безусловно есть здесь момент преобразования, более того, и рассудок (эта высшая способность души) вклинивается, внедряется в деятельность чувств и их тоже оформляет. Но, при этом все‑таки аспект пассивности, рецептивности присутствует в чувствах. Он имеют такую вот составную, двойственную природу. И Кант даже говорил о первоначальной пассивности — такой термин у него есть: первоначальная пассивность человеческого субъекта — синонимично его конечности.