Вадим Васильев - История новоевропейской философии

— Нет, а здесь есть один моральный ограничитель — это моя индивидуальная жизнь. По всей видимости, я всю свою жизнь буду выполнять эти предпочтения, постольку, поскольку *** всеобщего категорического императива, неисполнение их больно по мне ударит …

— Вот у нас таких примеров не мало в России: ты просто работаешь инженером за сто двадцать рублей, и честная очень, очень честная: даже никогда не обманешь никого, не своруешь… Потом попадаешь в такое место, где можно сотнями тысяч воровать долларов и вдруг тебе предпочтительней становится воровать. Вот таких случаев у нас немало, по — моему.

Ну, да. Таких случаев много.

— Ну, все правильно, в общем‑то. Если я не окалечена социальными предписаниями, то я поступлю разумно — аморально. А если сильно окалечена, то буду поступать морально.

— Если ты «окалечена» каким‑то «социальным воспитанием», ты очень легко его преодолеешь, когда появится возможность воровать по- крупному.

— Ничего подобного. За счёт последующих неврозов. Потом буду долго лечиться, всю оставшуюся жизнь…

— А вот неврозы у тебя начнутся, если ты через себя переступишь …

— Переступить через себя — это значит переступить через своё социальное «Я», граница своего «Я» заканчивается там, где заканчивается социальное.

Кант 13

Да, хорошо, очень интересные, действительно, замечания. Я думаю, что вы согласитесь с тем, что крайне дискуссионный такой характер носит кантовская философия. И действительно она массу вызвала откликов, особенно практическая философия. Ну, всем запомнился, во — первых, тезис о примате «практического»: в тех вопросах, говорит Кант, где мы не имеем решения, мы не знаем, но мы чувствуем долг — мы должны (несмотря на наше незнание) действовать.

Но вот ещё один важный момент, без которого тоже нельзя говорить об этике Канта, это проблема постулата практического разума. Смотрите, это вот, кстати, думаю, окончательно развеет представление, которое может возникнуть о ригоризме кантовской этики. Кант говорит, что человек, поступающий морально становится достоин счастья. С этим можно согласиться, да? Но проблема в том, что это счастье не может быть реализуемо автоматически в чувственном мире, в котором он живёт. То есть, скорее даже наоборот: если он целиком сосредоточен на исполнении добродетели, устроиться поуютней в этом мире ему не получится.

— А почему с уютом обязательно счастье ассоциировать …

Ну, потому что Кант так просто счастье и понимает. Счастье — это совокупность чувственных наслаждений.

— Вот именно так?

Да именно так, конечно. А что же такое счастье? В этом‑то он и расходится со стоиками, кстати говоря. Стоики просто отождествляли добродетель со счастьем. А Кант говорит: нет, счастье …

— Ну, тут смотря, что под ««чувственным» понимать …

Вот вино пьете?

— Получать удовольствие от прогулки на природе. Это чувственное удовольствие?

Отчасти, видимо да.

— Уметь погружаться в книгу … Есть люди, которые (ну все иногда это испытывают), вечером погружаются в какую то книгу, и большего счастья на земле не желают.

Ну, я понял Ваши примеры.

— А многие люди и мы, в том числе, наверное иногда, не в состоянии так погрузиться, мы можем какую‑то информацию прочитать, а получить счастье от вечера, проведенного с книгой не в состоянии.

Ну, это вопрос. может быть не в состоянии. Но вопрос здесь состоит не в том, что конкретно каждый из нас в состоянии или не в состоянии. А вопрос в том, что такое, по Канту, счастье. Вот. Это несколько иной вопрос.

— Ну, просто его утверждение, что счастье — совокупность чувственных удовольствий, требует специального разъяснения.

Ну, это просто определение термина. Оно не имеет здесь никакого содержательного смысла. Если хотите, назовите это по — другому. Есть просто такая вещь как удовольствие. Есть такая вещь как совокупность удовольствий. Назовите её как угодно, Кант говорит именно об этом. И он говорит, что человек, который ведёт себя морально, заслужил то, чтобы и в его чувственной жизни у него всё было приятно. И заслужил хотя бы то, чтобы не страдать. Но чаще всего люди страдают, именно увлекающиеся, так сказать, моральным поведением.

— А в чём страдания заключаются?

Ну, вот опять таки в чувственных каких то переживаниях, им не хватает на еду, допустим, их ненавидят, как‑то притесняют их, — вот они чувствуют различного рода страдания. Так вот. а заслужили удовольствие! Как же быть? И вот Кант говорит, что мы вынуждены, давайте вдумаемся в это рассуждение, предполагать, что это согласование добродетели с удовольствием, счастьем, всё‑таки произойдёт; по поскольку оно не может произойти в этом мире, то оно должно произойти в будущей жизни, в жизни после смерти. Просто иначе негде ему произойти. Где ещё будут вознаграждены добродетели и наказаны пороки? Но это первый такой момент. Значит, мы вынуждены, говорит Кант, коль скоро мы следуем моральным принципам постулировать бессмертие души. Во — первых, чтобы получить то, что нам причитается, во — вторых, что бы продлить процесс совершенствования нашей души. Потому, что конечной жизни, несчастных там, нескольких десятков лет явно не достаточно для достижения морального совершенства. Оно может продолжаться бесконечно. Соответственно мы должны предполагать, что будем существовать вечно.

— Тогда можно предположить и тезис о перевоплощении …

Ну, это вопрос выходящий за пределы доступного.

— Так проще совершенствоваться.

Это не ясно. Вот в таких, подобного рода, вопросах Кант просто замолкает всегда, все‑таки он изобретатель критической философии. Здесь ничего нельзя сказать. Да и это‑то не теоретические доказательства. Он же не доказывает, что душа бессмертна. Он говорит, что мы вынуждены верить в бессмертие души, не более того. Практический постулат — это основание веры. И только.

Но этим дело не ограничивается, мы вынуждены верить в существование такого деятеля, так скажем, который определит и обеспечит нас заслуженной нами долей добродетели. Кто это будет делать, кто будет распределять добродетель и наказывать пороки. Это существо должно быть, во — первых, всемогущим, потому что в его руках должен быть инструмент счастья, так сказать, то есть природные механизмы. С другой стороны, оно должно быть всезнающим, поскольку оно должно знать сколько, так сказать, благих дел мы совершили. И, в — третьих, оно должно быть благим. То есть, распределять в соответствии с добродетелью именно счастье, а не наоборот.

Итак, мы вынуждены верить в бытие Бога, коль скоро мы нацелены на совершение моральных поступков. Вот видите как, получается, по Канту: значит, моральная настроенность души необходимо имплицирует веру в Бога, утверждает он. Но вера в Бога не является основанием моральных поступков. Вот что важно подчеркнуть. Мораль остаётся автономной. То есть мы поступаем совершено бескорыстно, всё равно. Мы просто надеемся, скорее… Тут даже может быть слово не «вера», а «надежда» лучше подходит. Но мы, поступая так, не можем не надеяться на то, что будем вознаграждены. Однако мы не знаем, что мы будем вознаграждены. Если бы знали, что будем вознаграждены за моральные поступки, они сразу же стали бы легальными, вот обратите внимание, — сразу утратилась бы их бескорыстность, а стало быть, и всеобщность. Вот бескорыстность и всеобщность моральных предписаний они тесно связаны между собоп. Там где появляется корысть, там что появляется? Там появляется обусловленность, а стало быть, релятивность, и невсеобщность. Уберём цель наших стремлений, и поступок уже не будет совершён. Верно? То есть он будет совершён лишь при определенных условиях. Лишь при определенных ситуациях. Вот поэтому Кант завершает «Критику практического разума» парадоксальным выводом: благом для человеческой личности является то, что мы не знаем о бытии Бога и не можем его доказать. Потому, что если бы мы знали, то в нашей душе поселился бы страх, сковавший нашу свободу. А свобода, по Канту, это высшая ценность бытия. Высшая ценность. И человеческая личность, которая основана на свободе. Поэтому, слишком большое знание, вот, как бы обессмыслило бы мир. Вот, к какому парадоксальнейшему выводу приходит Кант. И ещё один вывод в этой связи. Ещё более..