Вадим Васильев - История новоевропейской философии

— Значит, свобода, по Канту, выше Бога?

Ну, в каком смысле «выше»? Мы не знаем, есть ли Бог.

— Ну, если Бог отменяет свободу, а свобода высшая ценность.

Сам человек — высшая ценность, высшая ценность, помимо Бога. И не Бог отменяет человека, а знание, слишком большое знание отменяет свободу.

— А отмена свободы отменяет ценность человека, значит, Бог отменяет ценность человека?

Нет, Бог как раз не отменяет, он сказал, что можно знать: условно говоря, он открыл какие то области для знания, а другие, наоборот, сокрыл. Вот самого себя он сокрыл. И это было как раз мудрым его решением. Именно сокрыв самого себя от человека, он обеспечил человеку внутреннюю ценность; сделал его высшей ценностью именно этим (не только этим, но и этим в том числе). Поэтому бесконечная мудрость мудра и в том, что она открывает и в том, что она от нас скрывает.

И вот второй вывод, может даже ещё более странный и парадоксальный, он состоит в том, что вся эта логика (т. е. моральный человек не может не верить в Бога), как ни странно, значима, по мнению Канта, не для всех моральных существ, а только для тех существ, чья воля, как он говорит, не свята. То есть, только для существ с испорченной волей. Потому что в принципе мораль могла бы быть совершено бескорыстной. А тут человеку нужна дополнительная подпорка, в качестве надежды на то, что он получит вознаграждение. Пусть это не определяющее основание, пусть здесь нет твердого знания, но надежда всё‑таки, как бы, подпирает наши моральные поступки, если мы их даже можем совершать. А подлинно моральный агент, так сказать, он действовал бы и без этой надежды. И человеку нужна эта надежда, потому что он от природы зол. Получается тогда, что единственным святым существом мог бы быть атеист (потому, что подлинно моральная воля не нуждалась бы в вере в Бога). Так? Более того, здесь можно более забавную вещь вывести. Поскольку единственное существо со святой волей — это Бог, то единственным атеистом, является, судя по всему, сам Бог.

— Нет, нет про атеиста Вы, по — моему, что‑то неправомерное вывели.

— Все правильно, все правильно.

Ну, атеист это тот, кто не верит в Бога.

— Да, святой имеет право быть атеистом. Вот такой вот вывод сделать можно. А о том, что только атеист может …

Не совсем так. Дело в том, что у святого не осталось бы никаких оснований для того, чтобы верить в Бога. Потому что физические, так сказать, доказательства, они абсолютно неубедительны.

— А вера — она не от оснований.

Нет! Вера как раз, по Канту, возникает из моральной настроенности — вот ее источник, никакого другого источника нет.

Бывает ещё суеверие, возникающее не известно из чего (так что и говорить даже не хочется); бывает ещё вот такая, ну как бы, вера, основанная на рациональных аргументах. Но все они недостаточны, по Канту, и ничего не дают, абсолютно. Мы об этом говорили сегодня в начале занятия. Поэтому у него просто не было бы оснований для возникновения веры. И она бы не возникла, соответственно. Он был бы атеистом, не просто мог бы быть, а был бы им!

— Нет, ну на самом деле здесь нет противоречия, потому, что если аналитически проанализировать слово атеист, то атеист — не верящий, а Богу и не надо в себя верить — он себя прекрасно знает…

Да, здесь уже. Насчёт того, что единственным атеистом был бы Бог, это уже просто казус. И действительно, Кант подобной вещи не говорит, и строго говоря, вот здесь уже действительно следования строгого нет. Бог конечно, если он есть, знает о себе.

— Ну, т. е. он не верит, он знает — он атеист …

Он атеист в том смысле, что он в себя не верит, да, верно, верно.

— Бог, скорее всего не мыслит в рамках субъекта и объекта: весь мир есть Он, а Он есть — мир.

Да, разумеется, но Кант опять бы нас тут, конечно, осёк и сказал бы, что о таких вещах мы рассуждать не можем. Можем сказать, что божественный разум, если он есть, отличен, совершено от человеческого, но сказать какой он положительно, мы естественно не можем.

— Я думаю, что он бы нас не осудил, потому, что мы не можем обсуждать, но нам должно хотеться.

— Кроме того, иногда бывают просветленные состояния сознания …

Тут уже если бы у него была бы палка как у Диогена, он бы стал гоняться за нами с палкой. Ну, у него шпага была, он мог бы шпагой в таком случае отшлёпать, что называется.

Ну ладно, итак, последнее. Нам с вами сегодня обязательно надо начать Фихте. Поэтому пару слов, буквально могу сказать вам только о третьей компоненте кантовской системы, а вообще настало время чётко сформулировать, что кантовская философия состоит из трёх частей основных:

1. теоретической философии,

2. практической философии, и некой смычки между ними, условно говоря,

3. философии целесообразности. В двух её преломлениях: объективном преломлении и субъективном. Вот эта третья часть,

(точнее говоря, она должна быть второй, но по времени, трактат, в котором она изложена, вышел третьим, поэтому обычно и говорят в такой последовательности) — итак, эта часть соединяет царство природы, как говорит Кант, и царство свободы. Изложена эта часть философии в «Критике способности суждения», вышедшей в 1790 году. Ну, запомним, значит, этот переход..

Почему именно целесообразности? Понятие целесообразности находится в пограничной области между природой и свободой. Сама целесообразность указывает, на какой то разумный принцип, а разум неразрывно связан со свободой. С другой стороны целесообразно обычно устроены чувственные объекты. Таким образом, мы здесь находимся как бы и в царстве природы и в царстве свободы одновременно. Поэтому понятие целесообразности — мостик между категориями, условно говоря, рассудка и категориями свободы.

Самый большой резонанс в этой «Критике способности суждения» однако получили вот не эти общие вопросы, а трактовка Кантом субъективной целесообразности, которую он связал с эстетическим чувством, с эстетическими переживаниями. С «эстетическими» — в привычном смысле слова. Поэтому, иногда говорят, что третьей частью кантовской философии является Эстетика (эстетика в привычном нам смысле слова).

И действительно, Кант очень много рассуждает на специфические такие, искусствоведческие даже порой, ну, а порой на более общие эстетические темы, и приходит к очень важным выводам, формулируя несколько революционных теорий. В частности, создаёт концепцию эстетических идей (вот, пожалуй, она составляет одно из главных богатств в «Критике способности суждения»). Создает концепцию гениальности, как единства природного и разумного начала в гении, как единство бессознательного и сознательного. Вот когда мы говорим о гении как вот, о таком порождении природы, о буйстве творчества того или иного художника, когда говорим, что его произведения перерастают его субъективные замыслы, то мы рассуждаем на кантовском языке. Именно он создал эту теорию гения, в таком законченном виде, и не случайно, что его рассуждения оказали громадное влияние на формирующийся романтизм. Романтики, такие, как, к примеру, Тик, Новалис, братья Шлегели, Шиллер, в известной мере, они буквально поклонялись вот этим кантовским рассуждениям.