Вадим Васильев - История новоевропейской философии

Что такое эстетическая идея? Вот теперь важнейшее понятие: это, в определенном смысле, представление, обратное идеям разума. Если идеи разума это такие понятия, которым в чувствах не может быть поставлен в соответствие ни один объект (потому что они — понятия о безусловном, а безусловное в опыте не дано). То эстетические идеи, это такие чувственные образы, говорит Кант, которые не могут быть (в силу своего мощного интерпретационного заряда) — не могут быть исчерпаны никаким понятием. И главное достоинство гения, как раз и состоит в умении создавать эстетические идеи, которые потом люди истолковывают в течение, не то что десятилетий, но и столетий и тысячелетий. И не могут успокоиться, эти образы притягивают рассудок, говорит Кант. Мы хотим найти решение, хотим понять замысел, но постоянно всё новые и новые перспективы перед нами открываются, и нам интересно возвращаться к этим шедеврам искусства.

— Они как‑то подключаются к нашей воле?

Ну, тут и воля и воображение, и рассудок — они все взаимодействуют, возникает гармония познавательных сил, говорит Кант, и она‑то и вызывает эстетическое чувство.

А вообще говоря, ещё одним важным разделом его эстетики (в узком смысле слова) является учение о вкусе, то есть о способности испытывать эстетические переживания. Вот он тщательно отличает способность оценивать предмет искусства от способности его создавать. Поэтому нет большего заблуждения, чем рассуждения (особенно популярное у художников, насколько мне известно), что истинными знатоками живописи могут быть сами художники, что не только они могут создавать, но они и могут объяснить человеку: какая картина хороша, а какая плоха. Это грубое смешение креативной и оценивающей способности. И вот, Кант чётко их разводит. Так вот, и он проанализировал структуру эстетического чувства. Значит, само оно возникает от целесообразной… (вот вам — целесообразное), от гармонизации наших способностей, от целесообразной игры, так сказать, наших способностей. Предмет, шедевр искусства — он их приводит в это гармоничное состояние.

— Целесообразной игры?

Ну, игры, так сказать, гармонической игры. «Целесообразной игры» — неудачное выражение. Целесообразного устройства гармонии… Но всё дело в том, что когда возникает такое состояние, способности как бы начинают играть друг с другом. Посылать друг другу, словно, мяч… Словно такой бадминтон начинается среди наших познавательных способностей.

— А какие тут способности?

Прежде всего, рассудок, с помощью которого мы пытаемся постичь замысел произведения и воображение, которое как бы не даёт нам остановиться в этом постижении и открывает всё новые и новые перспективы. Вот гармония между этими способностями вызывает эстетические переживания.

Но, эстетическое чувство, вкус, обладает и другими чертами. Оно обладает, в частности, субъективной всеобщностью и необходимостью. А так же оно абсолютно бескорыстно, говорит Кант. Вот бескорыстность эстетического чувства резко отличает его от обычных удовольствий (предметы которых Кантом называются «приятными», а не «прекрасными») и, позволяет Канту говорить о прекрасном как о символе доброго. А об эстетическом чувстве — как о чувстве, символизирующем моральные чувства. Их роднит именно бескорыстность, незаинтересованность в том обладаем мы этим предметом или нет. Скорее наоборот, если мы обладаем каким‑то эстетическим объектом, это мешает чистоте нашего восприятия. Лучше чтобы мы его не имели, как бы были абстрагированы от его существования. Поэтому Кант, можно сказать, создаёт теорию морального воспитания через теорию морального искусства. Но оно — это воспитание, воспитательная роль искусства, состоит не в лобовой, так сказать, атаке не безнравственность, не в примитивнейшем морализаторстве. По Канту получается скорее наоборот, что самым большим моральным зарядом обладает искусство ради искусства. Вот такой парадокс — он обосновано, однако, хорошо это формулирует. Потому что именно искусство ради искусства развивает, прежде всего, способность к эстетическим переживаниям, а это подготавливает душу к принятию моральных максим, столь же бескорыстных.

Ну, а что касается субъективной всеобщности и необходимости вкуса, то здесь вот любопытный пример обязательно надо привести, что бы подчеркнуть. Значит, с одной стороны, наши эстетические предпочтения обладают большей всеобщностью, чем скажем, наши пищевые предпочтения, так? То есть в отличии от вкусов пищевых, о которых не спорят, об эстетических вкусах можно спорить. В области пищевых вкусов всё абсолютно случайно, у каждого своё здесь предпочтение, никакой всеобщности нет.

С другой стороны, эстетические предпочтения отличаются от моральных предпочтений потому, что моральные предпочтения могут быть сделаны абсолютно прозрачными в логическом смысле. Иными словами, они могут быть доказаны. Вот есть основная аксиома, как Вы верно говорили — моральный закон, а вот всё остальное, как бы приложение, они могут быть дедуцированы из этого морального закона. Мы можем точно знать, как поступать, и быть уверенными, что это единственно правильное решение, по мнению Канта. А в случае эстетических предпочтений мы не можем их строго доказать. Мы не можем доказать, говорит Кант, что картина, допустим, хорошая. При том, что мы считаем её объективно хорошей. Вот эта любопытнейшая неполная объективность характерна для наших суждений о прекрасном.

То, что Кант прав, может продемонстрировать банальный пример. Представьте себе, что вы находитесь на выставке и смотрите картину какую- нибудь, полотно, не важно какого художника. Вам она нравится, рядом с вами ваш спутник или спутница, а ей не нравится, допустим, при этом вы одновременно поедаете (может это не совсем уместно в выставочном зале, ну представьте себе) поедаете, допустим, яблоко, и вы и спутник. И яблоко тоже вам нравится, а ей, допустим, не нравится — вот два предпочтения имеют место и два отрицания. Но реакция вот на эти, казалось бы, сходные, однотипные удовольствия, будет совершенно другой. Если, допустим, ваш спутник скажет, что терпеть не может яблоки и вообще и это яблоко в частности. И то же скажет о картине: «какая дрянная картина!» Когда он скажет относительно того, что ему не нравится яблоко, вы абсолютно спокойно отреагируете на это замечание, может быть, даже тихо так порадуетесь, потому что он предложит Вам остаток яблока. Если у вас близкие отношения вы возьмёте, я думаю без особых проблем, а вот мнение его о картине, столь уничижительное, вас, безусловно, оскорбит. То есть, мы чувствуем себя уязвлёнными, когда кто‑то спорит с нашими эстетическими предпочтениями, оспаривает ценность наших эстетических удовольствий. Почему это так происходит? А почему пищевые не вызывают никаких подобных реакций? А именно потому, что — отвечает Кант — они совершено партикулярны (пищевые)! Здесь нет всеобщности. А тут мы считаем, что если нам нравится, то должно нравится всем (вот вам всеобщность)! И когда вам говорят, что «это дрянь», мы чувствуем себя дураками, попросту. Потому, что вот глубинная основа оскорбления которое возникает! Это все равно, что нас называют дураками, потому, что получается, что наши способности подталкивает нас к неверным выводам. Прежде всего, рассудочная деятельность: мы же судим о картине (говорим, вот, «она хороша»). А ошибки в способности суждения приравниваются к глупости: если человек все время ошибается в своём мнении, он дурак, попросту! Верно? Вот глубинная основа, так сказать, этих переживаний. Но этот пример ясно доказывает всеобщность наших эстетических чувств, что Кант и пытается показать.