Вадим Васильев - История новоевропейской философии

Т. е. речь идет о яркости самого душевного акта, о восприятии, а не о его содержании. Хотя физическая яркость, можно доказать, что она, (и Юм тоже это как‑то чувствует, хотя тоже вот об этом как раз он тоже не очень подробно говорит), но иногда она влияет. Скажем, бывают такие случаи, можно четко зафиксировать, что, к примеру, если музыка очень тихо звучит, то иногда мы не можем понять, воспроизводим ли мы ее в воображении или мы слышим ее. Т. е. говоря, … особенно если мелодия эта хорошо знакома… и можно даже такой эксперимент провести: тихо — тихо запустить, вы начинаете слушать, подхватываете ее, и потом если выключить этот тихий — тихий источник музыки, вы будете продолжать ее слышать. К чему это, о чем это говорит в терминах Юма? Значит, если мы воображаем мелодию, то это идеи, ряд идей; если слышим, то это впечатления; если музыка слабо играет, то именно в физическом смысле слова ее перцепции, условно говоря, слабы, тусклы. И вот видите, иногда это может приводить действительно к смешению — слабость, содержательная слабость перцепций заставляет нас колебаться, и мы уже не понимаем: то ли это ощущение, то ли идея; то ли впечатление, то ли идея?

Юм и сам не отрицает пограничных случаев. Он говорит, что воображение иногда до такой степени как бы заряжает идеи яркостью, что они начинают приниматься за реальность, т. е. за впечатления. Так бывает и во сне. Ну, сон особая ситуация, но так бывает и в пограничных случаях. И в то же время он высказывает тезис о том, что ни одна, даже самая яркая идея не может сравниться с впечатлением по своей яркости. Стоит задуматься над этой формулировкой. Если ее не считать тавтологией просто какой‑то, то, все- таки Юм считает, что, как правило, это психологическая яркость душевных актов при воспроизведении образов и при восприятии их настолько четко разниться, что мы без труда можем их различить. А исключения лишь подтверждают правило.

Это один вопрос, одна проблема здесь — весьма непростая, если философски подходить к ее решению. Второй вопрос, Юм четко на этот раз уже проговаривает — это знаменитая проблема градаций цвета — его мысленный эксперимент, который породил целую бурю откликов, особенно в немецкой философии того времени. Иоганн Тетенс, к примеру, не один десяток страниц в своем грандиозном трактате, о котором я вам рассказывал, исписал, разбирая подобные случаи. Ну, и много других, даже у Канта, хотя он не принимал этот случай, отголоски в лекционных записях того времени, когда он как раз изучал трактат Тетенса, там есть. А уж в современной литературе вообще этот пример стал каноничным.

Итак, о чем идет речь. Юм неожиданно, противореча своему же общему принципу (в этом весь он), который он только что высказал — что простые идеи берутся из впечатлений, вдруг неожиданно приводит случай, в котором нам исключительно силами воображения удается создать простую идею, которой до этого никогда не было в чувствах. В чем этот мысленный эксперимент? Ну, вкратце: представьте себе, говорит Юм, цветные полоски такие, выложенные в ряд. Полоски все эти одного цвета, ну, условно говоря, синего или голубого. Юм с голубым цветом приводит пример. И вот интенсивность этого цвета меняется. Ряды как в тесте Люшера, если кто знает, только там другое: там разные цвета, но, тем не менее, тоже ряды. Значит слева, в начале ряда лежит прямоугольничек с самым интенсивным цветом, справа, в конце ряда с наименее интенсивным цветом. И все последовательные ступеньки кроме одной, одна пропущена в этих последовательных изменениях градации цвета. Юм спрашивает: может ли человек, никогда не видевший подобного оттенка, а любой такой оттенок — это простая идея, может ли он реконструировать, сравнивая предшествующие и последующие цвета, создать точное представление, какой оттенок находился бы посередине? Если может, то вот вам доказательство, значит, мы можем породить воображением даже простые идеи, новые, оригинальные. Но тут же Юм оговаривается, что этот случай имеет исключительное значение, что, как правило, все‑таки идеи берутся от впечатлений. Но вот упомянутый мной Тетенс, он с ним бы, с Юмом резонно не согласился и привел массу остроумных аргументов, доказывающих, что в действительности эта область порождения новых простых идей в человеке крайне велика. И он приводил даже более наглядные аргументы как можно получить новое представление. Один из них настолько простой, что я сейчас вам его расскажу: если вы встретитсесь с человеком, который, скажем, никогда не видел зеленого цвета, вы можете ему, используя тетенсовский довод (ну, хотя он не Тетенсом придуман, этот эксперимент в 18 веке был известен, но, тем не менее, он его по — новому истолковал), так вот вы можете это очень легко объяснить, сделать так, чтобы он в воображении создал, не имея ощущения этот цвет. Надо просто смотреть на какой‑то красный предмет (это известный, в общем‑то, опыт), долго — долго смотреть на него, а потом резко перевести взгляд на белый фон, и тогда этот отпечаток, поскольку долго смотрели, остаточный образ сохранится в нашем восприятии и на этом белом фоне мы увидим тот же контур, но зеленый. Тут не важно, какие физиологические механизмы, это не имеет значения, важна интерпретация — ведь мы же не видим зеленый предмет, его нет на белом фоне. Значит, не видим, но воображаем, стало быть, а раз мы раньше не видели никогда то, значит, порождаем новую простую идею. Ну, и так далее. Здесь можно долго рассуждать — тема интересная, но уводит несколько в сторону.

— Это же впечатление?

Да, ну я понял Вашу логику. Но все‑таки это не впечатление, потому что нет ничего красного, т. е. зеленого на этой бумаге. Это действительно какое‑то промежуточное звено между впечатлением и идеей, но, строго говоря, это идея. Вот. Хотя, здесь согласен, можно спорить.

Однако идем дальше. Вот еще любопытный вопрос. Когда говорят, что по Юму идеи — это копии впечатлений, может показаться, что это слишком просто, правда, все? Как‑то слишком он тривиалиазирует он, что ли, вопрос. Ну неужели все различие между мыслью, между памятью и ощущением только в яркости? И вот Юм в «Трактате о человеческой природе» еще один проводит мысленный эксперимент, крайне любопытный, который показывает насколько важно это различие. И связан этот эксперимент сущностью и функционированием как раз памяти. Вот вы все можете прекрасно вспомнить, как вы сегодня шли в Университет, правда? Можете, помните это, да? Это цепь определенных перцепций — вот вышли из дома, или с работы, кто с работы идет, и вот все ваши воспоминания, которые сцепляются вплоть до того момента, как вы пришли в Университет — это идеи памяти. Но вы, и вот в этом смысл эксперимента, ведь можете создать любой другой образ прошлого, тоже связный, подчеркиваю. Вот вы вышли, например, представьте из дома, перемещаясь в Университет сегодня вспоминайте так, конструируйте, вышли и вдруг, ну что? И вдруг вы почувствовали необыкновенную легкость и вы почувствовали, что можете взлететь, и вы взлетели, представляете, и прямо порхая, прилетели к Университету, можете себе такое представить ясно и отчетливо? Можете? Можете! А вот теперь скажите, почему же вы считаете, что было именно то, а не другое? Как, мы знаем, спрашивает Юм, об истинности наших воспоминаний? Ведь как обычно мы узнаем истинность каких‑то суждений? Мы сравниваем то, что представляется с тем, что существует. Истина это согласие представлений и вещей. Но этих‑то вещей, о которых мы здесь говорим, уже нет. Мы же не можем сбегать в прошлое и сравнить, как было вот с тем. Сравнить наше воспоминание с теми прошлыми событиями.