Владимир Прибытков - Тверской гость

Княжеская охота возвращалась из поля. Разгоряченный скачкой, травлей, выпитым с холода фряжским вином, молодой великий князь Михаил сидел в седле избоченясь, поглядывал вокруг весело. Князю шел четырнадцатый год. Он был худ, русоволос, большеглаз. В скарлатном* охотничьем кафтане, в собольей шапке, верхом на вороном жеребце, Михаил казался выше ростом и старше, чем был на самом деле. Обычно бледное лицо князя разрумянилось.

______________ * Скарлатный - алый.

Охота шумела, всхрапывали кони, взвизгивали укрощенные арапником гончие и борзые, бежавшие на длинных сворах, хохотали, бранились, перекликались охотники.

Азарт еще не пропал.

Больше всего прочего любил молодой тверской князь эти выезды, дрожь нетерпения в жилах, когда в дальнем острове зальются, прихватив, яростные гончаки и начнут подваливать зверя, а тонконогие, пружинистые борзые, повизгивая от нетерпения, туго натянут своры в крепких руках взволнованных борзятников. Привстань в стременах, вытяни шею, смотри, куда метнется огненный комок лисьего меха, не прозевай миг...

Здесь нет матери, которую Михаил не любил, слишком рано узнав о ее неверности памяти отца, нет материнских любимцев, нет епископа Геннадия с его поучениями, нет докучных дум с боярами, разговоров про ненавистную Москву, где муж сестры подумывает прибрать к рукам Тверь, здесь нет страха за свою судьбу. Здесь только стремительные псы, несущиеся наперерез зверю, дикий крик "ату!" да бешеный галоп застоявшегося коня, роняющего с мягких губ горячую жидкую пену... Все просто, понятно и любо. Михаил, блестя глазами, оглядывал охоту: голубые с желтым кафтаны псарей, боярские шапки, любимых густопсовых кобелей - Угадая и Ветра, приставших выжловок. Притороченные к седлу лисы мерно постукивали окоченевшими телами о крутой конский бок. Ни о чем не думалось, было покойно и радостно

Сейчас - в гридно, за стол, а там - спать. Хорошо! Уже въехали в детинец, миновав полумрак ворот в толстенной - телега по верху проедет дубовой стене, приближались к хоромам, как откуда-то под ноги коню кинулся рыжебородый мужик в сермяге, упал на колени в грязь.

Михаил невольно дернул повод. Конь, пятясь, привставал на дыбки, сердито фыркал. Охота сбила ряды. Зарычали запутавшиеся псы, сгрудились, толкаясь, всадники.

Бледнея, Михаил беспомощно оглянулся. Боярин Никита Жито, полный, лет за сорок, выехал, прикрывая великого князя, вперед. Желтоватое, всегда хмурое лицо боярина казалось усталым.

- Куда лезешь? - крикнул он. - Плетей не пробовал?

Мужик разогнул широкую спину, задрал выпачканную в грязи бороду, вытянул грязные руки:

- Смилуйся, боярин! Великому князю челом...

- В приказ ступай!

- С лета, почитай, жду. Гонят дьяки... Разорили нас.

Никита Жито крикнул выжлятникам:*

______________ * Выжлятник - псарь, ведущий гончих собак.

- Тащи его прочь! Василька, выспроси смерда, потом скажешь!

Спешившиеся выжлятники под руки оттащили Федора Лисицу с дороги. Черноглазый горбоносый псарь остался с ним, передал собак соседу. Охота двинулась дальше.

- Змейку от Вьюги дальше держи! - крикнул псарь вдогонку товарищу, потом повернулся к Федору: - Ну, что? Сказывай. Сапоги из-за тебя измарал!

С этого дня дело княтинцев сдвинулось с места. Боярин Жито, узнав о своевольстве монастырских, брякнул кулаком по столу:

- Дьяволы в клобуках! Ужо им...

Ссора Никиты Жито с епископом Геннадием случилась давно. Но ни тот, ни другой ее не забыли, и отзвуки ее нет-нет да и вырывались наружу, словно огонь костра сквозь груду наваленных сырых веток. Боярин был яростным приверженцем дружбы с Москвою, да и земли его граничили с Московским княжеством. К тому же не любил он литовцев, презиравших русских. А епископ видел угрозу тверскому столу со стороны московского князя, страшился за себя, ибо на Москве знали о его связях с Новгородом и Литвой, пугался политики Ивана, не жаловавшего церковников и отбиравшего у них земли.

В глубине души таил владыка Геннадий мечту о тесном союзе Твери и Литвы, видя в этом верный мост для себя к митрополичьей митре. Исподволь, тайно внушал малолетнему великому князю любовь к деду - литовскому королю Ольгерду, разжигал в нем неприязнь к сестре Марье - нынешней великой княгине московской, дочери Бориса Александровича от брака с княгиней Настасьей. Но открыто высказываться остерегался. Слишком силен был противник.

Иногда, в часы раздумья, епископ в бессильной злобе стискивал худые, темные пальцы, клял покойного князя Бориса Александровича.

Промахнулся князь! Думал тесной дружбой с Москвой себя от тревог охранить, после смерти Василия московского руку к венцу Мономаха протянуть, да не вышло! Попался Борис в собственные силки. С татарами не сговорился, а столько уже для Москвы сделал, что и назад податься трудно стало. Еще, пожалуй, можно было бы попытаться и клятвы забыть и мечом опоясаться, да народ от княжих распрей устал, бояре колебались, и Литва в ту пору помощи не могла дать.

Так и умер князь Борис, собственными руками расшатав тверской стол.

Теперь вся тяжесть правлений легла на плечи отрока Михаила. Куда ему до Ивана! Тот в четырнадцать лет уж давно полки водил, с отцом думы думал, а Михаил - сущее дитя еще. Все забавы на уме

А Москва крепчает, греки понаехали Третьим Римом град сей величают. Внушают Ивану мысль, что он один христианскому миру защитник!

Епископ ненавидел стоявших за Москву бояр, те - его.

Ссора с Никитой Жито произошла из-за пустяка, но оба знали - не оттого так ярится противник...

Прослышав о княтинском деле, Жито обрадовался. Тут без епископа не обошлось. Он своим чернецам такую велю дал!

Испуганный приказный дьяк Пафнутий был тотчас и кликнут к боярину.

- Где грамота княтинска? - стуча по столу перстнем, загремел боярин. Великий князь повелел сейчас сыскать! Татям потакаешь?!

Пафнутий выложил грамоту и, пока боярин вертел ее, с тоской покосился на низкую дверь боярского терема, где стоял челядинец.

- Читай! - повелел неграмотный боярин.

По мере чтения желтое лицо Никиты белело.

- И сие - пастыри! Сие - заступники перед богом! - рассвирепел Никита. - Почему прятал грамоту? Правды убоялся? Епископу служишь? Погоди!

Пафнутий, крестясь и заикаясь, стал оправдываться: епископ-де о грамоте и не слышал. Просто другие дела отвлекали. Недосуг.

- Не слышал епископ?

- Богом святым...

- Ну, добро... Проверю. А грамоту подай.

Спровадив дьяка, Никита улыбнулся злой, довольной улыбкой: "Каково-то, отче Геннадий, завтра запоешь!"

...От боярских хором до епископских - один проулок, десятка домов нет, а пройти трудно. Ну как заметят? Дьяк Пафнутий решился идти к владыке Геннадию только в темень. Ворота епископского двора были на запоре. На стук взбрехали злые псы. Отпер послушник. Узнав, кто, и прослышав, что дело важное, повел Пафнутия широким двором в жилье. Оставив дьяка одного, неслышно ушел. В доме все мертвенно молчало. Синеватым огоньком горела лампадка в правом углу горнички, освещая курчавую бороду Иоанна Предтечи. Из-за печи кисло пахло овчинами.