Роберт Коули (ред.) - А что, если бы

Мы уже рассмотрели альтернативы для Великобритании и Франции, но что сулил иной поворот событий Америке? В случае прекращения боевых действий в конце 1914 года наша страна осталась бы тем, чем была до войны: энергичным и буйным, но не всегда благовоспитанным провинциальным кузеном. Американские юноши так и не пересекли бы ставшую нашим Рубиконом Атлантику, а стало быть, не возник бы и вопрос из популярной песенки: «как вы собираетесь удержать их на ферме, ведь они повидали Париж?» Наступление «американского века» оказалось бы отсроченным, причем не только в военном, но и в экономическом плане — ведь не затянись война так надолго, Великобритания, могущественнейшая держава мира, не погрязла бы к 1918 году в долгах перед Соединенными Штатами.

XIX век продлился бы не на одно десятилетие — и не только во Франции, но повсюду. Европа продолжала бы снисходительно посматривать на остальной мир, оставаясь неоспоримым лидером во всех областях. Взять хотя бы литературу: кто скажет, сколько талантов, едва раскрывшихся или так и оставшихся безвестными, погребено на непристойно аккуратных кладбищах Великой войны? Роман Алена-Фурнье «Скиталец» или стихи Уилфрида Оуэна (оба автора погибли) позволяют составить некоторое представление о том, что мы потеряли. Выкосившая литературные нивы Европы смерть отдала первенство Америке. Хемингуэй, конечно, остался бы Хемингуэйем — только без книги «Прощай, оружие».

«Войска шли по дороге мимо домов, и пыль, поднятая ими, припорошила листья деревьев...»

Возможно, он нашел бы другие слова для самого проникновенного вступления в прозе нашего века. При ином развитии событий за 1914 годом не последовала бы долгая и безжалостная окопная война, оставившая глубокие шрамы в сознании и духовно искалечившая целое поколение. То, с чем люди внутреннего склада Адольфа Гитлера столкнулись в время этого первого «холокоста», они, используя выражение Джона Кигана, «спустя двадцать лет повторят в каждом уголке Европы. От этого ужасного культа смерти континент не оправился и по сей день».

Случается, что правильно оценить отдаленные последствия травмы удается, лишь представив себе, что ее не было вовсе.

Джеймс Чэйс является редактором «Уорлд Джорнэл» и профессором международных отношений в Бард-колледже. Его перу принадлежит биография Ачесона.

«Эта династия идет к концу», — заметил Бисмарк, глядя на отступление императора Наполеона III после поражения французской армии при Седане 1 сентября 1870 года [254] При Седане французы потеряли 3 тысячи убитыми и 14 тысяч ранеными, 82 тысячи человек вместе с императором попали в плен по условиям капитуляции. Прорваться в Бельгию и интернироваться удалось тоже 3 тысячам бойцов. . Менее двух месяцев спустя [255] 27 октября. французский маршал Ашиль Базен сдался пруссакам при Меце с 6000 офицеров и 173 000 солдат. Еще через три месяца, 18 января 1871 года, в Зеркальном зале Версальского дворца было провозглашено создание Германской Империи.

Поражение Франции отнюдь не являлось неизбежным. Французская армия располагала достаточным количеством живой силы, а по качеству вооружения в некоторых аспектах даже превосходила прусскую. Новая, более скорострельная и дальнобойная французская винтовка существенно усилила огневую мощь пехоты. Помимо того, французы располагали митральезами — этот прообраз пулемета представлял собой пакет из двадцати пяти стволов, стрелявших один за другим после простого поворота ручки [256] Все эти факторы сказывались только в бою между пехотой, в артиллерии прусская армия, имевшая на вооружении казнозарядные нарезные пушки и снаряды с ударными взрывателями, обладала значительным превосходством. Устарелая тактика французских войск, не умевших окапываться и действовать рассыпным строем, усугубляла это положение. . Капитуляция Франции стала результатом отвратительного руководства.

Оказавшаяся в спячке после Седана и Меца хваленая «furia francese» так больше нигде и не проявилась. Даже когда две германские армии под командованием графа Хельмута фон Мольтке обложили Париж, воля располагавшего численным превосходством коменданта французской столицы оказалась парализованной настолько, что он не смог оказать сопротивления [257] Осадная армия имела численность до 235 тысяч человек. В Париже числилось к концу осады около 500 тысяч, но подготовленные полевые войска отсутствовали. Реорганизовать батальоны национальной гвардии в боеспособные части генерал Трошю не смог. .

Несмотря на то что командующим армией вплоть до Седана числился сам Наполеон III, французские войска оказались практически неуправляемыми. А ведь если бы они не отсиживались в крепостях, а перешли в наступление раньше, пруссакам, вполне вероятно, пришлось бы остановиться — а Германская Империя в том виде, в каком мы ее знаем, так бы и не возникла.

Но без империи Бисмарка не было бы и империи кайзера Вильгельма — а также стремления к силе ради силы, французского реваншизма из-за Эльзас-Лотарингии и Первой Мировой войны. Значит, в 1919 году не состоялось бы подписание Версальского мира, а следовательно, потом не разразилась бы Вторая Мировая. Помимо того, не будь Первой Мировой войны, большевики не совершили бы революцию, не возник Советский Союз и, соответственно мир не познакомился бы с «Холодной войной». Ход истории в последние 150 лет со всеми ужасами нашего века — века тотальных войн — мог бы быть совершенно иным. Однако Луи Бонапарт, никчемный племянник величайшего военачальника нового времени, лишил Европу ее лидирующей роли.

Дэвид Клэй Лардж в настоящее время заканчивает работу над историей города Берлина.

Холодным ноябрьским днем 1889 года закутанная в меха толпа собралась на берлинском ипподроме Шарлоттенбург, чтобы полюбоваться ковбойским шоу Буфалло Билла «Дикий Запад», с огромным успехом гастролировавшим по всей Европе. Среди зрителей присутствовал и молодой, импульсивный владыка Рейха кайзер Вильгельм II, взошедший на престол всего год назад [258] Вильгельм II стал императором Германии 15 июня 1888 года. . Больше всего ему хотелось увидеть звезду аттракциона Энни Оукли, прославившуюся на весь мир мастерским обращением с кольтом 45-го калибра.

В тот день Энни, как и обычно, объявила, что собьет выстрелом пепел с сигары у любого из публики. «Дамы и господа, есть ли среди вас желающие подержать сигару?» — спрашивала она, хотя в действительности вовсе не рассчитывала на добровольцев из зрителей и вызывала их только для смеха.

Всякий раз, когда исполнялся этот трюк, вперед выступал ее муж и партнер — Фрэнк Батлер.