Вячеслав Фомин - Голый конунг. Норманнизм как диагноз

И эта картина массового пребывания скандинавов на территории Руси рисовалась ими на основе подсчета камерных погребений середины и второй половины Х в. Ладоги, Пскова, Гнёздова, Тимерева, Шестовиц под Черниговом, Киева, которые десятилетиями выдавались в науке в качестве захоронений норманнов, якобы входивших в высший слой «управленцев» восточными славянами. Но русские камерные погребения совершенно произвольно были увязаны, как и многое другое в русских древностях, со скандинавами. Ибо камерные гробницы Бирки IX в., на основании которых воцарилось мнение о норманнском характере сходных погребений на Руси, высказанное шведским археологом Т.Ю. Арне и затем активно закрепляемое в науке его учеником Х. Арбманом (посредством этих погребений они доказывали существование на Руси Х в. норманнских колоний), не являются шведскими.

В 2002 г. археолог А.Н. Кирпичников констатировал, что камерные гробницы долгое время «считали шведскими, теперь же пришли к заключению, что даже в Бирке они не являются местными. Нахождение схожих гробниц в Западной и Северной Европе лишь усиливает интерес к их древнерусским параллелям и загадке их появления» [72]. Но о существовании «схожих гробниц в Западной и Северной Европе» науке известно очень давно, т. к. они открыты в Вестфалии, Богемии (Чехия), Польше, т. е. там, где скандинавов не было, и на данный факт указывал и Арне в 1931 г. (выводя этот обряд в Швецию из Западной Европы, на Русь он его переносил посредством скандинавов), и об этом же говорилось в советской литературе 1960—1970-х гг. [73]

Тот же ученик Клейна Лебедев отмечал в 1971–1972 гг., в том числе в кандидатской диссертации, что «генетически камеры Швеции связаны с «княжескими могилами» Средней и Западной Европы. Они замыкают типологическую цепочку, протянувшуюся из глубин железного века, от гальштаттского периода (VII–VI вв. до н. э.). Кельтская традиция богатых погребений в камерах в I столетии н. э. получила новое развитие в иной этнической среде, на территории Польши и Чехословакии». Отмечал-то правильно, но в отношении подобных погребений в Восточной Европе вместе со своим учителем, также знавшим все эти детали, делал другие выводы, подгоняя их под норманнскую теорию. А в науке о тенденциозности таких «подгонов» говорилось давно и неоднократно. Так, в 1962 г. английский археолог П. Сойер прямо выступил, несмотря на свой норманнизм, против мнения Арне о принесении обряда захоронения в камерных погребениях на Русь скандинавами: «Это кажется маловероятным: различные типы захоронения в камерах, скорее всего развивались независимо во всех регионах, изобилующих лесом». В 1965 г. и норманнист И.П. Шаскольский подчеркивал, что «данный тип погребальных сооружений не был специфически скандинавским, что он в то время существовал у разных, и притом неродственных (как чехи и немцы), европейских народностей». Сегодня даже в учебнике «Археология» (2006 г.) для студентов вузов сказано, что «происхождение деревянных погребальных камер не совсем ясно» [74].

Полнейшую фиктивность «процентов» Клейна и его учеников, утверждавших, что норманны в Х в. составляли пятую часть (!) жителей многонаселенной столицы Руси, дополнительно демонстрирует тот факт, что количество скандинавских вещей в Киеве даже «при самом тщательном подсчете», как специально заострял в 1990 г. внимание историк и археолог П.П. Толочко, много лет работавший с киевскими древностями, не превысит двух десятков, причем ни одна из них не имеет отношения к IX в. (но зарубежные ученые нисколько не сомневаются, что «мать градам русским» была основана норманнами, что он представлял собой «анклав викингов», что, как считает филолог Е.А. Мельникова, «вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов» [75]).

Фиктивность «процентов» Клейна и его учеников демонстрируют и данные антропологии. Известный антрополог Т.И. Алексеева, проанализировав камерные захоронения и сопоставив их с германскими, констатировала в 1973 г., что «это сопоставление дало поразительные результаты – ни одна из славянских групп не отличается в такой мере от германских, как городское население Киева». Позже она добавила, что «оценка суммарной краниологической серии из Киева… показала разительное отличие древних киевлян от германцев». Как заметил историк А.Г. Кузьмин по поводу такого заключения специалиста, убежденного в скандинавстве варягов, но все же не ослепленного норманнизмом, ««поразительность» этих результатов, отмечаемая автором, проистекает из ожидания найти в социальных верхах киевского общества значительный германский элемент, а его не оказывается вовсе» [76].

И вот под давлением приведенных фактов, с которыми постепенно знакомился Лебедев, он в 1978 г. совершает вообще-то мужественный поступок, признав, тем самым отрекаясь от фальшивых 18–20 % киевских норманнов, что только в одном из 146 погребений Киевского некрополя мог быть захоронен скандинав: «Судя по многочисленным аналогиям в Бирке, это единственное в городском могильнике Киева скандинавское погребение» (датируется концом X – началом XI в.). То же самое он повторил и в 1986 г. [77]Но эти аналогии ведут не в Бирку, куда, как уже указывалось, обряд захоронения в камерных гробницах был принесен со стороны. С той же «стороны» он был принесен и на Русь. Если Клейн не доверяет заключениям российских археологов, то может ознакомиться с мнением шведки А.-С. Грэслунд, сказавшей в 1980 г., что погребальные камеры Бирки «не имеют местных прототипов, и появление их, очевидно, связано с интернациональным характером Бирки и особенно с купеческим слоем» [78].

Хотя Клейн, конечно, в какой-то мере все же знаком как с заключениями археологов о нескандинавском характере камерных погребений, так и с заключением антропологов. Но в 2004 г. он все также говорил, что в Ярославском Поволжье в Х в. на 12 % славян приходилось 13 % скандинавов. И говорил лишь потому, что антропологически это, как, например, по Киеву, нельзя опровергнуть, т. к. единственный обряд захоронения в ярославских могильниках – трупосожжение. Хотя рядом, на Владимирщине, отмечала в 1973–1974 гг. Т.И. Алексеева, «никаких скандинавских черт в облике населения не отмечается. Это, по-видимому, славянизированное восточнофинское население» [79].

Вместе с тем Клейн в 2004 г. уже ничего не сказал о 18–20 % норманнов в столице Руси, т. е. он признал, хотя и косвенно, что все проценты скандинавов, которые были им и его учениками оглашены в 1970 г., есть фикция, которая за сорок лет воспроизвела в работах археологов, историков и филологов другие фикции, а те, в свою очередь, себе подобные и т. д., и все эти норманнистские «истины», вызванные к жизни дутыми процентами Клейна, прочно осели в науке. Но чтобы эта фикция не забылась и далее продолжала работать, Клейн статью 1970 г. переиздал в «Споре о варягах», при этом с неизменным для себя апломбом говоря, что она «была первой объективной сводкой по норманнским древностям Киевской Руси на послевоенном уровне» и что она «наглядно опровергает» антинорманнизм: «Вот они, скандинавы, лежат в своих могилах, со своим оружием, вот подсчеты их процентного количества в разных районах». И все так же уверяя, словно археология застыла на уровне его далекой молодости, что «для норманнов были характерны… камерные могилы в виде срубов» [80].