Вячеслав Фомин - Голый конунг. Норманнизм как диагноз

России, о «народах-монстрах» не пишет, как не пишет о них применительно к той же части света, тем более центральной, Мюнстер. Клейну вообще-то не мешало бы хотя бы из-за простого любопытства взглянуть на его «Космографию» (чего только стоят ее чудные гравюры), а еще лучше, конечно, внимательно с ней ознакомиться, как ознакомились с ней Фомин и Грот в разноязычных изданиях – а лишь за столетие она выдержала их более двадцати – в РГБ и в РНБ.

И хотя о Мюнстере порой вспоминали в нашей литературе [233], но по ряду причин его варяги-вагры оставались незамеченными [234]. В 1995 г. на них внимание заострил финский историк А. Латвакангас [235], что помогло нам с Л.П. Грот «выйти» на Мюнстера, и в 2008 г. я уже использовал его сведения в работе «Начальная история Руси» [236].

Во-вторых, представьте себе на секунду, что и как бы говорил Клейн, если бы Мюнстер вот так «оплошно спутал» шведов с варягами. Он бы стал, по причине отсутствия в источниках такого отождествления, любимым его автором, стоящим, разумеется, вне подозрения (а тема «народов-монстров и прочих чудес» никогда бы и не поднималась). Однако Мюнстер, написав одну из лучших книг XVI в., содержащую, как установил Е.Е. Замысловский, тщательно отобранный огромный массив сведений по истории, географии, биологии (при этом используя не дошедшие до нас источники) и давшую толчок к развитию научных знаний, не спутал шведов с варягами.

Хотя, что весьма принципиально и что вообще-то должно заставить задуматься норманнистов, коль они так легко и мертвым узлом увязывают шведскую историю с историей Руси, одним из вдохновителей его сочинения был шведский король Густав I Ваза, который призывал автора воспеть величие и славу своих предшественников. Мюнстер, выполняя столь высокий и ответственный заказ, детально проследил историю шведских правителей и посвятил свою работу этому монарху [237].

Но при этом он ничего не сказал о связи древних шведов и их конунгов с русскими варягами, т. к. ни у него, ни у его современников, включая самого короля Швеции, весьма так сильно стремящегося прославить по всей Европе прошлое своего отечества, а хорошо известные той же Европе, как вытекает из информации Мюнстера и Герберштейна, варяги бы тому очень поспособствовали и вместе с тем бы очень задели самолюбие русских, не желавших с ним общаться на равных (ибо Густав I «не прироженый свейский государь», а «сам королем учинился», т. е. был избран на трон и потому весьма ограничен во власти, в связи с чем Москва долгое время считала его и его сыновей лишь регентами), и мысли о том не было. Не было такой мысли и позже.

В начале 1570-х гг. сын Густава I Вазы Юхан III, стараясь доказать Ивану Грозному, на глазах всей Европы издевавшемуся над его происхождением не от «государьского рода», а от «мужичьего» («нам цысарь римский брат и иныя великия государи, а тебе тем братом назватись невозможно, потому что Свейская земля тех государств честию ниже…»), что наносило серьезнейший ущерб на международной арене как династии Ваз, так и самой Швеции, свою равность ему, следовательно, равность Швеции России, с этой целью пошел на фабрикацию подложной родословной, увязывающей род Ваз с древними конунгами, но при этом не опускаясь глубже 1160-х гг.

То есть и в этом случае ни его, ни его придворных историографов, давно уже поднаторевших в фальсификациях родной истории, варяги, основавшие правящую в России династию, представителя которой Юхан III унизительно умолял, как до того делали на протяжении многих лет его отец, Густав I, и брат, Эрик XIV, «учинить себе в братстве» и позволить вести непосредственно переговоры с ним, а не с новгородским наместником, не привлекли абсолютно никакого внимания (а ведь более удобного момента с выгодой для себя обыграть варяжское, якобы «шведское», происхождение Грозного шведам, конечно, было не найти).

Параллельно с этим переводчик шведского посольства «Обрам Миколаев», отправленный Юханом III в Россию в 1569 г. и задержанный там на несколько лет, « лазучил и выписывал родство государя нашего и разряды (курсив мой. – В.Ф .), и человек Аврамов за то кажнен…». Но и в родословной русского царя взгляд шведских специалистов в области генеалогии не задержался на тех же варягах, от которых он – Рюрикович – вел свое начало [238]. И швед П. Петрей, приступив к написанию «Истории о великом княжестве Московском», которая вышла в Швеции в 1614–1615 гг., не скрывал всей тщетности своих немалых усилий в поиске ответа на давно занимавший его вопрос: «Но я нигде не мог отыскать, что за народ были варяги…» [239]. Хотя был не только весьма близок к официальным кругам, но и являлся «рикс-историографом», обязанным очень хорошо знать основные моменты истории своего народа и государства.

Также нельзя забывать, что шведская историческая мысль к началу XVII в. прочно увязла в болоте мифов, беспрестанно плодивших новые мифы. Так, в «Прозаической хронике», составленной в 1450-х гг., «фантастически возвеличивается вся история Швеции» от библейского потопа до времени создания хроники. В «Истории всех готских и шведских королей» упсальского архиепископа Ю. Магнуса, изданной в Риме в 1554 г. и представляющей собой «громадный ультрапатриотический латинский панегирик», вобравший в себя исландские саги и оказавший, по мнению специалистов, на шведскую историографию последующих полутора веков «наибольшее влияние», Швеция представлена матерью-прародительницей многих народов, а сын Иафета Магог зачислен не только в праотцы, но и в первые короли готов. В генеалогических таблицах Э.Е. Тегеля 1598 г. этот же библейский персонаж выступает в качестве и «праотца» и «первого шведского и готского короля» [240].

В конечном итоге беспредельные националистические амбиции шведов породили готицизм, который утверждал идею об их происхождении от древних завоевателей мира – готов – и о превосходстве шведов над другими народами. А готицизм, как показывает Л.П. Грот на неизвестном отечественной науке материале, на несколько веков очень серьезно помутил сознание шведского общества и привел его в состояние эйфории, в котором оно рассуждало о своей истории и которое так полно выразил в 1934 г. шведский историк Ю. Нордстрем: «Ни один из народов Европы, помимо классических народов, не мог предъявить прошлое, полное столь дивных испытаний в мужестве, как мы – потомки готов. Это придало нашему патриотизму новый элемент мужества, как раз в преддверии державного периода XVII в., в который, как казалось его современникам, возродились заново героические силы готов. Но до этого только из исторической памяти черпали шведское национальное чувство и историческая фантазия подлинную пищу. Благодаря трудам историков, благодаря популярным рассказам об исторических судьбах отечества, благодаря небольшим простонародным сочинениям, благодаря красноречию политиков и ученых, благодаря поэзии, театру – великое множество форм использовалось для того, чтобы запечатлеть в шведском народном сознании представление об истории отечества с блистательной героическая сагой о «древних готах», в которой отразилось совершенное проявление силы и способности нашего народа… С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром» [241].