Вячеслав Фомин - Голый конунг. Норманнизм как диагноз

Клейн, обращаясь к клятвам руси Х в. на оружии, описанным в ПВЛ, заключает, что «клятва на оружии – типично норманская» [449]. Но клятва на оружии не является, на что указывал еще в позапрошлом столетии, возражая И.Ф. Кругу и приводя тому примеры, С.А. Гедеонов [450], «типично норманской», и на нем, наверное, клялись все языческие народы без исключения. Так, например, римский папа Николай I в письме болгарскому царю Борису I (ум. 907) пишет: «Вы утверждаете, что у вас был обычай всякий раз, когда вы собирались связать кого-то клятвой по какому-нибудь делу, класть перед собой меч, им и клялись» [451]. И если мы не хотим принять и болгарского царя Бориса, и его ближайшее окружение, и их предков – тюрков по происхождению – за норманнов, то и это мнение Клейна надлежит умножить на ноль.

Мурашева на ощупь, посредством лишь мира «вещественных источников» получая «картину, лишенную тенденциозности», утверждает, что использование рогов-ритонов в погребальном обряде Черной могилы – это «скандинавский признак» [452]. Большой курган Черная Могила на Черниговщине вошел в науку как погребальный памятник норманна посредством шведского археолога Х. Арбмана, ученика Т.Ю. Арне и активного сторонника его теории норманнской колонизации Руси. Но такую интерпретацию, не находящую отражение в инвентаре, английский археолог П. Сойер в 1962 г. охарактеризовал как ярчайший пример тенденциозной аргументации. А в 1982 и 1999 гг. В.В. Седов отмечал, что рога-ритоны, имевшие ритуальное значение, «тесно связаны со славянским языческим культом и были атрибутами языческих богов… и принадлежностью ритуальных пиров» [453].

Значит, и рога-ритоны как «скандинавский признак» вновь умножаем на ноль.

В 2003 г. Петрухин представил погребальный комплекс Черной Могилы как «настоящую модель Вальхаллы». Но в 1960—1970-х гг. антрополог Т.И. Алексеева, руководствуясь четкими критериями, отметила отсутствие в Черниговском некрополе германских (норманнских) особенностей. В 1998 г. В.В. Седов констатировал, что особенности обрядности Черной Могилы: «Предметы вооружения и конского снаряжения на кострище были сложены грудой, остатки кремации с доспехами были собраны с погребального костра и помещены в верхней части кургана – не свойственны скандинавам, но имеют аналогии в других дружинных курганах Черниговской земли» [454].

И от Черной Могилы как свидетельства в пользу присутствия скандинавов на Руси посредством того же ноля остается все тот же ноль.

Перечисление таких вот нулевых результатов Клейна и его сотоварищей слишком утомительно и займет уйму времени. Причем у Клейна, а это какая-то его личная особенность (своего рода талант), их не просто много, они еще весьма причудливы по своей выдумке (по принципу: Людота = Людвиг). Так, увидев в словах Олега Вещего, что Киев будет «матерью русским городам», еще сильную привязанность князя «к нормам норманской речи», он задается вопросом: «Почему матерью, а не отцом? В славянской речи «город» – мужского рода». И дает на него ответ: «в германской речи, включая северогерманскую, скандинавскую, родную для него, и «крепость», и «город» (нем. «die Burg» и «die Stadt», швед. «borg», «stad»)» были женского рода [455].

Но тогда князь – германец-скандинав – скорее бы произнес на ломаном русском языке: быть Киеву «матерью русским бургам (штадтам)» или «мутер русским городам» (тут юморист Задорнов, четко отделяющий свою сценическую деятельность от интереса к истокам Руси, отдыхает).

Хотя обрати археолог свой взор на южнобалтийских славян, то узнал бы, что их город Штетин западноевропейские авторы представляют, отражая воззрения своих информаторов, т. е. славян, старейшим городом Поморья, «матерью городов поморских» («Hans enim civitatem antiquissimam et nobilissimam dicebant in terra Pomeranorum, matremque civitatum»). Потому как ему принадлежал почин в общественных делах и его решениям покорялись младшие сверстники [456].

Взять также все сказанное норманнистами в адрес М.В. Ломоносова и как ученого, и как человека, например, тем же Клейном. Взять и соотнести с конкретными фактами, что я и сделал в «Ломоносовофобии российских норманистов». И опять вынужден все умножить на ноль. А в остатке, понятно, пустота, да еще невероятная ненависть к Ломоносову. Невольно задумываешься, что если даже и ошибался он в решении варяго-русского вопроса, то зачем так его ненавидеть, высмеивать, позорить, отчитывать, словно первоклашку, за невыученный урок, учить молодежь демократической России презирать «архангельского мужика», бывшего, оказывается, и не ученым, и не гением, а «пособником реакции» и тормозом науки.

Это ненавистное отношение к нашему гению, равного которому не знает мировая история, в ноябре 2011 г., в самый канун его дня рождения, «Аргументы и факты» (№ 46, с. 40), выходящие миллионными тиражами в России и за рубежом, бесстыдно выразили статьей Савелия Кашницкого «Что о дураке жалеть! 300 лет русскому гению М.В. Ломоносову» [457]. Но в соавторы борзописцу Кашницкому можно спокойно записать десяток норманнистов-«ломоносововедов», включая Клейна.

В науке такого, конечно, быть не должно, в ней могут быть только факты. Но когда их нет, т. е. нет самой науки, то бал правит подлая и позорная ненависть по имени «ломоносовофобия», которая, как и подобает войне на уничтожение, не знает передышки и милосердия. Причем творится это грязное дело с нескрываемым удовольствием и садизмом. И все больше и больше выставляя русского Ломоносова в качестве антигероя русской истории. При этом в ход идет абсолютно все: и факты, которые были, но которые однозначно негативно толкуют против Ломоносова (например, его взаимоотношения с Миллером и Шлецером), и факты, которых не было, но их рождает воспаленное от ненависти сознание норманнистов. Разумеется, во благо русской же науки. Ее, родимой.

Так, прошлым летом на сайте «Полит. Ру», известном своей любвеобильностью к Клейну, появилась статья Алексея Муравьева «Историк на обочине» [458]. И данный Муравьев, на первый взгляд, вроде бы не случайный человек в исторической науке, все же кандидат этих наук, религиовед, работает старшим научным сотрудником в Институте всеобщей истории РАН, преподает в МГУ им. М.В. Ломоносова, является заместителем директора Московского духовного училища Русской православной старообрядческой церкви, секретарем редакционной коллегии журнала РАН «Христианский Восток», членом Управляющего Совета Ассоциации российских религиоведческих центров. Но ни по варягам, ни по Ломоносову работ у него до июля 2012 г. не было.

Теперь Муравьев решил по чьему-то спецзаказу, а то с чего бы это вдруг, стать еще «антинорманнистоведом» и «ломоносововедом». А дело это, оказывается, совершенно пустяковое, когда у тебя в ведущих Клейн (есть и ссылочка на его «Спор о варягах»): бывший директор Института российской истории РАН А.Н. Сахаров прислуживал, в отличие от профессионалов-историков Е.А. Мельниковой и И.Н. Данилевского, властям, антинорманнисты – дилетанты и маргиналы с ущемленным национальным сознанием, сам же антинорманнизм – ну кто бы сомневался! – «банальная ксенофобия».