Олег Соколов - Битва двух империй. 1805–1812

«Я имею честь действительно подтвердить Вам, что мне сообщили, что русские наводят мост ( через Неман ) в Олите, но я ничего не слышал о мостах в Мерече и Ковно.

Русская армия действительно совершает много передвижений, но я могу утверждать, что речь не идёт о наступлении.

Русская армия не перейдет Неман ни в Гродно, ни в Тильзите, ни в другом месте. Мы не настолько счастливы, чтобы они на это решились…

Я считаю, что они ждут, и что они собираются принять битву на тех позициях, которые они сейчас занимают, прежде чем они отойдут к Двине.

В их действиях прослеживается крайняя неуверенность, естественное следствие того, что они находятся в полном незнании планов императора ( Наполеона )…

Я думаю, что можно было бы добиться результата от переговоров, если бы в теперешнем положении мы могли бы их вести. Они согласились бы на всё, исключая тот пункт [84] Вероятно, речь идёт о континентальной блокаде. , которому придаёт такое внимание император ( Наполеон ).

Я думаю, что союзный договор ( России ) с Англией ещё не подписан.

Мир с Турцией, кажется, далёк от подписания…

Завтра император ( Александр ) поедет, чтобы посетить расположение своих войск. Судя по всему, онготов проиграть две или три битвы и напускает на себя вид, что готов сражаться, если придется, хоть в Татарии. Что совсем не очевидно» 37.

Как видно из текста рапорта, Нарбонн даже и отдалённо не пугает войной на Камчатке. Да, он действительно считал, что русские войска не перейдут в наступление, но и только. Зато уже в первых строках генерал-адъютант указывает, что «русские наводят мост в Олите». Ясно, что мост через Неман мог сооружаться только в случае необходимости какого-то пусть частного, но всё же удара, движения вперёд. Впрочем, это не особенно важно. Важнее всего фраза Нарбонна о том, что русские «собираются принять битву на тех позициях, которые они сейчас занимают». Правда, Нарбонн добавлял: «Прежде чем они отойдут к Двине». Последнее совершенно не пугало императора французов, который собирался нанести такой удар, после которого отступать к Двине было бы уже особенно некому.

Наконец генерал-адъютант не только указывал, что Александр лишь напускает вид, что собирается отступать вплоть до «Татарии», но и высказывает сомнения насчёт твёрдости подобного решения.

В действиях русского командования Нарбонн усмотрел неуверенность, а вовсе не решимость заманивать французов в глубь России, о чем даже выдающийся историк Вандаль, попавшись на кривое зеркало мемуаров, написал, что царь говорил об этом «серьезно, определенно, с кроткой гордостью». Наконец, в рапорте подчёркивается, что в случае переговоров царь мог бы «согласиться на всё»!

Если Нарбонн в таком духе писал маршалу Даву, который не был его начальником, то можно себе представить, как опытный царедворец построил свой доклад императору, зная, что тот был уверен, будто Александр примет сражение на границе, и на этом строил весь свой план действий! Мы не знаем, конечно, этих выражений, но мы можем представить себе, что было сказано, не только из адресованного Даву рапорта.

Известно письмо принца Евгения Богарне, командующего 4-м корпусом и всей центральной группировкой Великой Армии, от 27 мая 1812 года. Накануне Нарбонн проехал через расположение корпуса Евгения Богарне и почти наверняка встречался с принцем, хотя бы для того, чтобы оказать ему должное почтение.

«Я получил вчера, — пишет принц Евгений, — новости о русских. Кажется, они боятся предстоящей борьбы и знают, что будут разбиты. Говорят даже, что они готовы пойти на большие уступки без боя» 38. Это почти точно повторяет то, что было написано в рапорте генерал-адъютанта, но можно допустить, что в разговоре с принцем Нарбонн был ещё более оптимистичен.

Правда, письмо Евгений Богарне адресовал своей жене, и поэтому ясно, что он старался придать посланию мажорный тон, однако эта уверенность в своих силах и в том, что неприятель трепещет, ощущается во всей корреспонденции принца.

В другом своем послании (от 1 июня) он пишет: «Война не может быть долгой и продлится не долее сентября» 39, в следующем (от 5 июня): «У нас будет время закончить войну до зимы. У русских не хватает продовольствия, и, что удивительно, из их армии дезертируют даже казаки» 40.

И, наконец, 8 июня Евгений констатирует: «Мы видим с удовольствием, что решающий момент уже близко, и все быстро закончится. Я радуюсь надежде, что все завершится до зимы после двух-трех мощных ударов» 41.

Несколько ранее жена вестфальского короля Жерома Бонапарта, командующего правофланговой группировкой Великой Армии, записала в своем дневнике: «Король ( Жером ) получил депеши от господина Буша, своего посла в Петербурге. Тот пишет, что в России царит растерянность и те, кто еще недавно произносил против нас злобные речи, сейчас выступают за сохранение мира любой ценой» 42.

Обратим внимание, что цитируемые отрывки написаны были накануне войны, а не год и не 50 лет спустя. Их авторы принадлежали, без сомнения, к наиболее информированным людям той эпохи. Евгений Богарне был не только командиром центральной группировки войск, но и приемным сыном императора, а Екатерина — не только королевой Вестфальской, но и невесткой Наполеона и одновременно племянницей вдовствующей российской императрицы Марии Федоровны (Мария Федоровна, в девичестве София Мария Доротея Августа Луиза фон Вюртемберг, приходилась сестрой королю Вюртемберга, отца Екатерины) и двоюродной сестрой Александра I. Что касается Чарторыйского, его представлять нет необходимости.

Возвращаясь к миссии Нарбонна, нужно отметить, что, если бы Александр действительно вздумал говорить фразы, подобные тем, которые можно прочитать у Вильмена или у Сегюра, он подверг бы себя огромной опасности. Вдруг Наполеон действительно серьезно отнесся бы к этим словам? Ведь, хотя император французов не мог уже избежать войны, он вполне мог перестроить свою стратегию и от наступления сразу всей огромной массой войск мог перейти к стратегии осторожного продвижения частью сил с оставлением позади огромных резервов. Мог обратить гораздо больше внимания на политические способы борьбы, начать с декларации о восстановлении Речи Посполитой в старых границах, а то и пойти еще дальше — взять да издать манифест об освобождении русских крепостных. Тогда царю вряд ли удалось бы вернуться с берегов Берингова пролива, куда он якобы собирался отступать!

Наполеон не желал вести тотальной войны именно потому, что был уверен, что в скором времени все закончится миром (конечно, выгодным для него), и поэтому совершенно не следует рубить все концы и лишать себя возможности договориться с аристократической верхушкой России. Он не сомневался, что победит и так, чисто военными способами, и даже в вопросе о восстановлении Польши, хотя он его и решил для себя положительно, оставался крайне осторожным.