Иштван Рат-Вег - Пестрые истории

Только на то испрашиваю у Парламента решения, чтобы оных арестантов отпустить на волю, сопроводив их до границы, либо дать им оружие с предложением полку Чекопьери, что квартирует в Пожони (Братиславе), дабы взял оных на свое попечение».

Затем выступил Ференц Деак [29] Деак Ференц (1803–1876) — венгерский политический и государственный деятель, оппонент Л. Кошута. В 1848 г. занимал пост министра юстиции. С 1861 г. — политический лидер Венгрии. Добился от австрийского правительства существенных политических уступок: реставрации венгерской конституции и провозглашения дуалистической монархии — Австро-Венгрии (1867). — Прим. ред. :

«Бывшее министерство призвало венское министерство на сей предмет. Бах, венский министр, отвечал, что среди бумаг старого правительства не нашел и следа тому, что таковые люди, бывши перед судом поставлены (шум в зале), тем паче заключены были не по приговору. Причина тому, что оных заключили, говорит он, — неудержимая склонность к преступлению».

Парламент постановил отпустить арестантов на волю. Часть из них пошла в солдаты, остальные разошлись, устремившись к дому.

Как видно из речей Кошута и Деака, так и не удалось найти концов, на каком же основании габсбургское правительство осчастливило этими арестантами именно Венгрию? В сегедскую крепость узников доставили в сопровождении подробной инструкции по их содержанию в заключении, но вводная часть инструкции не сделала венгерские власти умнее.

«Его Величество император Франц I высочайшим указом от 18 февраля 1831 года соблаговолил распорядиться, ради сохранения спокойствия и гражданского порядка в итальянских провинциях Ломбардии и Венеции, всех так называемых лиц дурного поведения отправить с их родины в Венгрию, в сегедскую крепость. Во исполнение высочайшего указа заброшенную сегедскую крепость для этой цели оборудовать.

Цель этого заведения — служить нравственному исправлению тех личностей, которые в Италии за недостатком необходимого религиозного воспитания либо по врожденной лености и беспутству, не желая трудиться, вели безнравственную жизнь и по той причине предавались всякому греху, а по сему стали подозреваемы в совершении многих преступных деяний, но оные не были подтверждены в отношении их. А по сему высочайшее намерение: чтобы прилежным религиозным воспитанием, неустанным обучением служить исправлению сих личностей; строгостью приучены были б они к порядку и работе; чтобы этих лихих людей как добрых и работящих возвернуть их родине можно б было».

Из этого ханжеского лицемерия, по крайней мере, выясняется, что венское правительство с хитроумием, достойным испанской инквизиции, создало новое юридическое понятие: подозрение как наказуемое деяние. Потому что по привычке к фарисейству арестантов отсылали в сегедскую крепость якобы для их исправления. Отправили их туда в 1833 году, и в 1848-м они все еще были там. За 15 лет их так и не удалось исправить — возможно, что-то было не так «с усердием в религиозном воспитании и неустанным обучением», либо у венского правительства и на уме не было, хоть когда-нибудь выпустить их на свободу.

Политическими эти заключенные не могли быть ни в коем случае — тех поглотили казематы Куфштейна и Шпильберга, кстати, вместе с их венгерскими собратьями. В то же время массовость пересылки узников указывает на то, что мужчин с «дурными наклонностями» не по одиночке вылавливали по всей Ломбардии, а захватили сразу какую-то их организацию.

Сегедская крепость тоже не была каким-то богоугодным исправительным заведением, это была тюрьма достаточно строгого режима. Порядки в ней в общем походили на современные учреждения системы исполнения наказаний. Большинство заключенных обучали ткацкому делу, других — столярному, токарному, шорному, учили и переучивали даже на резчиков по дереву. По утрам — построение, молитва, потом ра-бота (в это время разговаривать запрещалось), в полдень опять долгая молитва и умеренный обед, вечером опять построение и молитва, а ужина — нет. Они зарабатывали немного денег, но половину у них вычитали по статье за износ одежды, а на оставшиеся деньги заключенные покупали себе сухари, молоко и, может быть, что-то на ужин.

Дисциплинарные наказания: кандалы, сырой и темный карцер, содержание на хлебе и воде, битье палками.

Послабления: свои изделия могли продавать из-за решетки местным жителям; на Рождество разыгрывали драматические представления страстей Христовых; по вечерам вместо ужина разрешалось петь, тогда собиралась большая толпа под окнами. За хорошее поведение в сопровождении тюремщика выпускали на ближайшее озеро ловить зеленых лягушек.

Это было все, что напоминало утерянную родину: участие в самодеятельных спектаклях, оперные арии, лягушачьи лапки.

После разгрома национально-освободительного движения у государства было много других забот, заниматься тайнами заключенных итальянцев руки не доходили. Современное им поколение поумирало, в Сегеде даже память о них стерлась.

И все же, кем были эти заключенные? Возможно, мне удалось напасть на след хотя бы части из них.

В Ломбардии полицейские ищейки австрийского правительства в первую очередь охотились за политическими объединениями, остальными даже не интересовались. Часть итальянской молодежи оказалась «с брачком»: не идеи свободы питали их — в них бушевала дикая энергия вседозволенности. Пользуясь невмешательством полиции, они сбивались в ветреные хулиганствующие компании. Таковым было миланское «Compagnia della Терра», «Газонное общество». Свое название оно получило потому, что с наступлением темноты его члены собирались на травяных площадках и уже оттуда отправлялись бесчинствовать по ночам. По их правилам они были обязаны избивать всякого, кто в ночной темноте попадался им под руку.

Председательствовал в обществе один барон, а членами общества были юные дворяне, но они принимали сверстников и из других сословий, если те проходили испытания на кулачные таланты. И все же члены общества делились на два разряда: на «благородных» и «простых». Друг друга узнавали по тайному знаку: если один сжимал вместе обе руки, то другой правой рукой касался левого бока, словно бы хватаясь за шпагу.

Поскольку они бесчинствовали какое-то время беспрепятственно, то, совсем обнаглев, уже не удовлетворялись уличными драками и начали вламываться в семейные дома. Если у кого-то из их приятелей была замужняя любовница, а муж что-то подозревал, то они «наводили порядок» в развороченном гнезде, согласно своему уставу, изрядно отколотив мужа. Муж от стыда не смел заявлять в полицию, страшась повторения взбучки, и поднятые было волны в семейной жизни утихали.