Франсуа Блюш - Ришелье

Наконец, в этом году случается самое парадоксальное: в то время как французы накапливают вполне законные претензии к испанцам, Пьер Корнель завершает свою трагикомедию «Сид», непревзойденный шедевр, прославляющий Испанию, страну гордости, отваги и чести.

Слабое место биографий заключается в следующем: или жизнь героя раскладывается на логические главы (пример: «Ришелье и протестанты», «Ришелье и морской флот» и т. п.), или как бы разворачивается в хронологический «фильм» с отдельными «стоп-кадрами»; и в том, и в другом случае авторы не задерживаются на годах, признанных ничем не примечательными. Считается необходимым подробно рассмотреть 1636 год, названный Бог знает почему «годом Корби» — видимо, столь значимой оказалась потеря Корби или его возврат в том же году? — а не 1635 год (начало «открытой» войны) или 1638-й (рождение будущего Людовика XIV). Это ошибка. Даже если Ришелье не мог понять этого в тот момент, год 1637-й, например, был более примечательным, более поучительным. Он показал, что война с Австрийским домом не была выиграна заранее. Конечно, Сурди отобрал у испанцев Леринские острова; конечно, кардинал де Лавалетт взял Ландреси (25 июля) и Ля-Капель (20 сентября); Шомбер стал победителем при Левкате (28 сентября), но министр-кардинал на протяжении лета в строжайшей секретности поддерживал связь с Оливаресом, в то время как весной герцог Роган вынужден был отказаться от Вальтеллины.

Во внешней политике не прошла незамеченной смерть Фердинанда II, а тем более — герцога Савойского Виктора Амадея. Эти двое всегда являлись предметом первоочередной заботы Его Высокопреосвященства. Однако французские события также вовсе не были обычными. В одном только культурном плане 1637 год был годом исключительным. Не из-за представления комедий, наивным и настойчивым создателем которых был кардинал («Большая пастораль», «Слепой из Смирны» — плоды коллективного творчества), а потому что в этот год на свет явились два несравненных шедевра: «Сид» — в январе, «Рассуждение о методе» — в июне. Вместо того чтобы быть откровенным и показать себя игроком, умеющим достойно признать свое поражение, все, что сделал Ришелье — это стал подстрекателем глупого спора о «Сиде». Этот амбициозный человек, без конца пытающийся подтвердить свою гениальность, совершил в данном случае главную ошибку своей жизни: следовало, пользуясь титулом покровителя, ввести в Академию Пьера Корнеля и Рене Декарта.

На самом деле министр-кардинал в этот момент сталкивается более чем с одной проблемой. Франция исконная, Франция крестьянская и ремесленная восстает против налоговой администрации, то есть против правительства: с мая по июль Ришелье вынужден справляться с крупным восстанием перигорских «кроканов», противников налогов. Еще одна проблема: королева не считает себя до конца француженкой. Она переписывается со своей родиной, Испанией, страной своего брата. Ришелье стремится остановить эту опасную переписку, не дать королю объявить о разрыве отношений с женой, не позволить королеве окончательно возненавидеть главного советника короны. Это представляется легким сегодня, на расстоянии трех с половиной веков, но в 1637 году напоминало квадратуру круга.

Ришелье должен также считаться с окружением Людовика XIII, подстраивать свою тактику под щепетильность Луизы де Лафайет, под любовные, религиозные и политические терзания Людовика XIII, под внезапную твердолобость отца Коссена, духовника Его Величества, настаивающего на франко-испанском мире, о чем он заявляет королю 8 декабря, и на отставке Ришелье. Не в силах безнаказанно дать отпор по всем пунктам, Ришелье помечает свою территорию с помощью символических действий: 27 октября он приказывает арестовать и заключить в Бастилию маршала де Витри, того самого, который избавил короля от Кончини (подобные великие личности не слишком много думают, зато много говорят); 10 сентября он добивается у Людовика XIII отставки и ссылки сочтенного неугодным духовника.

Тем временем в конце года происходит решающее событие, событие еще неизвестное Его Высокопреосвященству, но которое перевернет сдачу политических карт и судьбу будущего королевства. 5 сентября 1637 года в Лувре волей Провидения или, вернее, стараниями мадемуазель де Лафайет и господина де Гито, капитана гвардейцев, Людовик XIII вопреки всем ожиданиям зачинает будущего Людовика XIV… Он родится 5 сентября 1638 года.

Однако и это еще не все. 1637 год еще не раскрыл всех своих тайн. 24 августа Антуан Леметр, юный государственный советник, на которого возлагал все свои надежды канцлер Сегье, оставляет двор и столицу и «уединяется» под сенью аббатства Пор-Рояль, пополняя ряды суровых, но страстных августинцев, ряды Контрреформации, важность и ценность которой, несмотря на всю свою гениальность, так никогда и не осознал Ришелье.

14 мая 1638 года в шесть часов утра верховой в сопровождении более двадцати солдат именем короля постучал в дверь господина аббата Сен-Сирана, дал ему время лишь на то, чтобы сменить домашнее платье на сутану, и препроводил его в карете в Венсеннский замок. Никогда еще приказ Его Величества не походил так на указ министра-кардинала. 6 февраля 1643 года — спустя два месяца и два дня после смерти Его Высокопреосвященства — тот же Сен-Сиран покинул стены своего узилища между двумя рядами солдат «под оружейные залпы, барабанный бой и звуки флейт» (Р. Тавено). Почти пять лет, «уверенный, что служит церкви и государству» (Ришелье), кардинал-герцог продержал в своих застенках «самого видного творца католической реформы», «наследника кардинала Берюля, сподвижника святого Винцента де Поля, реформатора монастырей, советника духовной власти своего времени» (Р. Тавено).

Арест Сен-Сирана нельзя объяснить дурным настроением; управитель Венсеннского замка был предупрежден об этом еще 2 мая. Этот арест его инициатор подписывает с легким сердцем, совершенно спокойно, без малейших угрызений совести. В тот же день Ришелье скажет аббату де Бомон-Перефиксу: «Бомон, сегодня я совершил одну вещь, которая восстановит против меня всех. Я приказал арестовать именем короля аббата Сен-Сирана. Ученые и порядочные люди, возможно, поднимут по этому поводу шум. Как бы там ни было, я уверен, что сослужил службу церкви и государству. Мы избавились бы от многих несчастий и беспорядков, если бы заключили в тюрьму Лютера и Кальвина, едва они начали свои проповеди».