Марк Азов - Визит Джалиты

- Да! Теперь я кое-что понял: в том припортовом пансионе, где ваш муж-капитан откопал себе супругу, не было вышибалы, вы работали за него.

Острым каблуком высокого ботинка мадам-капитан прицелилась Грише между глаз.

- Вы можете сделать из меня половичок, постелить на дороге и вытирать ботики, - сказал Гриша, - но я не отвяжусь - я должен кормить детей Марии Станиславовны!

- Ты?! - мадам удивилась настолько, что даже убрала ногу. - Ну-ну!.. Ты что ей, муж?!

- Сестра!

Мадам отошла на почтительное расстояние и внимательно оглядела Гришу.

- Что он грек, еще можно было поверить. Но что оно - сестра!

Гриша встал с пола, уселся в кресло у трельяжа и, рассматривая себя в трех зеркалах, стал не спеша разъяснять:

- С вами разговаривает сестра-хозяйка советского санатория. На дворе Советская власть! Вы не заметили? А от кого же прячете продовольствие? От какой власти?

Мадам растерялась:

- Братишка! Ты что думаешь - это мой склад? Мне только бросают мешок-другой... за хранение.

- Кто? Кто вам "бросает"?

- Ты что, моей смерти хочешь? Да этот... ну тот... только сегодня меня расстрелять грозил за разглашение. Прибежал, Как смерть, бледный. "Из-за вашей неосторожности, - говорит, - Виля заподозрил меня в большевизме!"

- Гуров!

- Почему Гуров? Я сказала Гуров?

- А с чего бы я взял? Брякнули. Язык вас доведет!.. Либо Гуров ликвидирует, либо Дубцов пристрелит, либо красные поставят к стенке.

Мадам села на свою ореховую кровать, подперла пухлыми ручками кукольные щечки и заговорила плачущим голосом:

- Теперь ты понимаешь, матросик, почему я хотела уехать от них всех. Но ты же сам первый меня обдурил. Хотя не ты последний - союзники тоже. Три военные эскадры обдурили: английская, французская, еще и греческая. Чем я их только не подмазывала! Розовое масло, его наперстками меряют, бидонами таскала! Монастырский жемчуг граненым стаканом, как семечки на базаре, сыпала в карманы боцманов! И что? Миноносцы только хвостиком вильнули и уплыли в синее море! Что же мне теперь, за вероломство союзников у стенки стоять?

- Это все вы расскажете в ЧК.

При слове "ЧК" мадам обмерла.

- Я вам полчаса вбиваю в голову, - продолжал Гриша, - за пособничество контрреволюции и укрывательство народного добра, а также спекуляцию продовольствием никто вас по головке не погладит.

Гриша встал и направился к двери. Мадам немедленно выскочила и перегородила ему дорогу.

- Бодайтесь, - сказал Гриша, втягивая голову в плечи и наклонясь вперед, посмотрим, кто кого.

Мадам поглядела на Гришину круглую голову, на загорелый крутой лоб, блестящий, как металлическая болванка, и заплакала.

- Голубчик! Ну не выдавай ты меня, дуру! Ну польстилась на то, на сё, выменивала у Марии вещи на продукты. Так с таких же, как она, грех не брать. Для Марии вещи - это сор. Она их не доставала, они на нее сами сыпались. Ты не поверишь, матросик, выгребает из гардероба горжетки из лис, не рыжих, а красных. Царских! Как будто это портянки! И проедает со своим выводком в один день без единого стона души. А я бы удавилась! Я же не мадемуазель Забродская, не профессорская дочка. Пансион, где я обучалась, сам знаешь, не институт благородных девиц, даже не ресторан первого разряда. Что мы там проходили? Брать! За все брали: за разбитую посуду, за подбитый глаз...

- Это забыть пора, - сказал Гриша, - вы жена капитана.

- А где он, капитан? Где плавает, в каких морях? Может, и рад бы вернуться, да белые не отпустят и красные вряд ли примут. Нет у меня, матросик, ни капитана, ни корабля! Одна осталась при разбитом корыте.

Грише даже жаль ее стало. Тем более что судьба этого неведомого капитана была на редкость схожа с его собственной судьбой.

- Ну ладно, - согласился Гриша, - в политику я не лезу. Но меня, как бывшего моториста, интересует чисто технический вопрос: чем вы глотку смазываете, что у вас кусок не застревает, когда голодные дети смотрят в рот?

Мадам проглотила слезы. Гриша с удивлением следил, как ее глаза высыхали и вновь становились мокрыми. Эти новые слезы, Гриша не сомневался, были самые настоящие, без "туфты".

- Где ты такую бабу видел, чтобы детей не любила? - заговорила она уже не боцманским, а обыкновенным женским голосом. - Такая каракатица одна на миллион. Мне бы самой ребеночка... Так бог не дал. Я у Марии Олюню просила, самую махонькую, удочерить. Отказала. Может, еще родители найдутся, говорит. А у меня сердце кровью обливается: детки, как снежиночки, тают... Пусть не даром, за вещи, а все-таки я их кормила в самое трудное время. Это мое оправдание перед богом, что своих не нарожала!

Гриша понял, что пора ковать железо.

- За бога я не ручаюсь, - сказал он важно, - а что касается Советской власти, могу быть свидетелем, что вы добровольно сдаете продукты государственному санаторию.

- Так ведь ключ у Гурова.

- Значит, не договорились.

Гриша решительно открыл дверь и вышел.

Мадам выскочила следом:

- Ну кто же так торгуется? Давай не по-твоему, не по-моему. Есть ход, про который и Гуров не знает.

Мадам подвела Гришу к решетке забора. Там среди бурьяна торчала из земли какая-то широкая труба квадратного сечения, накрытая сверху двускатной крышей наподобие домика.

- Тут винные погреба проходят от пансиона под ваш санаторий: эта труба для вентиляции. Только сюда не то что ты - пацан не пролезет.

Гриша хитро усмехнулся:

- Пацан, которого вы, мадам, выкармливали, пролезет в дырочку от макаронины.

"ПОКА Я ЗДЕСЬ, МАРИЯ В ЧК НЕ ПОБЕЖИТ"

Узкий луч дневного света из вентиляционной трубы прорезал тьму погреба. Сперва в этом луче повисли ноги мальчика, потом он спрыгнул, зажег свечу. Огонек осветил лицо Коли, ящики, мешки, бочки, коробки. Тускло поблескивали жестяные банки. Все это громоздилось до потолка и образовало узкий коридор. Некоторые ящики были повреждены (видно, сгружали наспех). В ящиках оказались галеты - очень вкусное солоноватое печенье, шоколад, засушенные и засахаренные фрукты. Коля сроду не видел такого богатства. А в одном из ящиков лежали "фрукты" покрупнее, завернутые в промасленную бумагу. Коля развернул. Гранаты-лимонки. Много ребристых гранат в гнездах. Коля открыл картонную коробочку, похожую на пенал, там были запалы к гранатам.

Вдруг в конце коридора заскрипели ржавые петли и образовался узкий прямоугольник света, который постепенно расширялся: открывалась дверь. Коля попятился и приткнулся спиной к пирамиде ящиков. Один чуть не упал ему на голову. Он хотел его с силой отпихнуть и замер. На ящике был нарисован череп и написано: "Динамит!" Вся пирамида состояла из таких же ящиков. Коля дунул на свечку, но погреб уже освещался дневным светом через открытую дверь. Коля поспешил спрятаться за ящиками.